Четвертая Беты. Гоар Маркосян-Каспер

Маран после еле заметной паузы. – Рон Лев умер от рук убийц.

      – Так и я могу умереть от рук убийц, это ведь не исключено.

      – Ты играешь с огнем, Поэт.

      – Не будь банальным, Маран, тебе это не идет.

      – Неужели ты не понимаешь, что государство может раздавить тебя одним щелчком?

      – Почему же оно этого не делает?

      – Потому что мы росли с тобой вместе. Потому что ты дрался рядом со мной, когда соседские мальчишки обзывали меня гнусными словами только из-за того, что мой отец повесился, оставшись без работы. Потому что меня кормили, поили и одевали твои родители. Потому что мы бегали вдвоем со своими детскими стишками к Вену Лесу, который тогда еще не был Мастером…

      – Он был Мастером всегда.

      – Да, он был Мастером всегда, но тогда у него было еще и имя…

      – Верно, тогда у него было имя, но скажи, Маран, когда хоронили его уже ставшее безымянным тело, где был ты? Я-то знаю, где был я. Я стоял у гроба, потом у могилы, потом плакал у дверей его дома, а вот где был ты, Маран?

      – Мы воевали за идеи Перелома с оружием в руках, а Мастер…

      – Не напускай тумана, Маран, ты не на трибуне. Конечно же, ты великий воитель… вроде твоего приятеля Изия!.. но уж в тот-то день я, к счастью, был рядом с тобой. – Он поставил чашку и повернулся к Дану и Нике. – Мы выпустили десяток пуль в стены Крепости и, клянусь, могли бы палить по ним до скончания века, если б несколько доблестных гвардейцев не открыли нам ворота. – Это «доблестных» прозвучало в его исполнении, как ругательство. – Когда мы ворвались в Крепость, оказалось, что нас тысяч пять-шесть, а защитников ее две-три сотни, и то, большинство бросило оружие сразу, отстреливалось каких-нибудь пятьдесят-шестьдесят человек на подступах к Центральному зданию, половина их была убита на месте, а остальные сдались через пару минут, после того, как покончил с собой император. Знаете, как это было? Он вышел на балкон, приблизился к перилам и сказал: «Не стреляйте друг в друга, вот кровь, которой вы жаждали»… И представьте себе, все замерли, ни одного выстрела! Тогда он улыбнулся, мол, ладно, я вам помогу, и выстрелил себе в сердце.

      – Что тебе очень понравилось, – сказал Маран без вызова, просто констатируя факт.

      – Да. Это была красивая смерть. Не знаю, как он жил, но умер он красиво. И что удивительно, тысячи человек ворвались туда, чтобы расправиться с ним, и ни один не посмел… Впрочем, я полагаю, что, очухавшись, его пристрелили бы доблестные гвардейцы, деваться-то им было уже некуда…

      – Интересно, за что ты взъелся на гвардейцев? Если б не они, мы бы действительно палили в стены до скончания века.

      – Я не люблю предателей, Маран. Ни в своем стане, ни в чужом.

      – Однако тогда ты смотрел на вещи иначе и о гвардейцах, помнится, отозвался не столь сурово.

      – Я был молод и глуп. Но мы отвлеклись. Так вот, Мастер выступал не против идей, а против крови и насилия. И уж кто-кто, а ты прекрасно знаешь, что он был человеком благородным и чистым, может быть, самым благородным и чистым человеком в нашей стране. И не пришел ты его хоронить, потому что боялся за свою репутацию. Или