Пенелопа пускается в путь. Гоар Маркосян-Каспер

обожала вальс, вестибулярный аппарат был у нее в полном порядке, и она могла (могла бы!) часами кружиться и кружиться… но карнавал, огни, упоение, все это не может длиться бесконечно, достаточно заглянуть в календарь хотя бы, да и бальные платья изнашиваются, и когда-то их пускают на тряпки… Вообще-то говоря, к разрыву с Арменом все это отношения не имело… Или имело? Факт остается фактом, никаких старых халатов и шлепанцев… может, наоборот, наскучил вечный праздник? Это как с отпуском, отдыхаешь, отдыхаешь, но в конце концов уже начинает хотеться и на работу сходить… Собственно, на работу она ходила не без удовольствия, особенно, с тех пор, как стала преподавать историю балета, единственное, что было ей не по вкусу, это раннее вставание (и черт с ним, с богом, с его подачками, на самом деле ведь от него ничего серьезного, увесистого и крупного не дождешься, разве что рыбки, которую все равно без труда не вытащишь, так, чтобы прямо на стол, в блюде…). Нет ничего противней, чем подниматься в темноте, зевая и покачиваясь… Человек, как сказал бы Горький, рождается для света, не случайно ведь соискатели жизненных благ сражаются за место под солнцем, а не в тени… что иногда может выглядеть глупо, например, если такое сражение разворачивается в тропиках, впрочем, не исключено, что в Полинезии и иных подобных регионах бытуют другие выражения… Собственно, проблема носила характер теоретической, на первые часы в училище назначались уроки по специальности, и Пенелопа могла отсыпаться без помех…

      – Эй ты, царица Итаки, – крикнула Анук из кухни, – что ты хочешь на обед?

      – А есть выбор? – спросила Пенелопа.

      – Есть. Мясо или рыба?

      – Рыбби, – обрадовалась Пенелопа. Это ж надо, подал! Ай да бог, заметил, что она проснулась чуть ли не затемно, учел…

      – Жареная или горячего копчения?

      Пенелопа подумала.

      – Может, холодного? – поинтересовалась она осторожно, она любила копченую рыбу, особенно, конечно, балык или семгу, но могла удовольствоваться и чем-то попроще, даже вульгарной скумбрией… и что в ней, спрашивается, вульгарного, ну не красная она, так ведь и осетр не из большевиков…

      – Это же только закуска, – возразила Анук. – Ладно, как хочешь.

      В голосе сестры Пенелопе почудилась печаль, сама Анук к рыбе относилась более чем спокойно, она предпочитала мясо, в частности, обожала шашлык, которого тут никак не сварганишь, расположиться в московском дворе с мангалом – тот еще спектакль, можно, правда, пойти в ресторан, но разве в ресторане шашлык, ни помидоров тебе, ни баклажанов, одно мясо, да и то надо есть ножом и вилкой. Шашлык! Ножом и вилкой!.. Лишение иллюзий, надо полагать, начинается с момента, когда ребенку суют вилку в левую руку, он познает разницу между реальным миром и миром условностей, его посвящают в правило правил: главное – не то, что удобно, а то, что принято. Почему принято? Бог весть. Некий умник решил, что так вернее. А то будет каждый кретин резать мясо, потом