Уроки Германии. Калле Каспер

в безвкусном немецком соусе. Жаль, что вчера я до этого места не дошел.

      Я объяснил Рипсик, какая незадача приключилась со мной в ресторане.

      – Вот как важно хорошо знать литературу, – заключил я, отложил книгу и закрыл уставшие глаза.

      Ночью я проснулся на кашель Рипсик. Это был жуткий кашель, еще хуже, чем днем, он не прерывался ни на секунду.

      Я включил свет.

      – Ну что такое? Я же принес тебе средство от кашля.

      Она не ответила, потому что была не в состоянии говорить. Наконец между двумя приступами случилась крошечная пауза, и она сказала:

      – У меня такое чувство, что это лекарство не подавляет кашель, а, наоборот, провоцирует.

      Я потрогал ее лоб, он был горячий, дал ей термометр, встал и еще раз просмотрел приложенную к лекарству инструкцию, ничего в ней, конечно, не поняв.

      – Я попросил Ульрику перевести на немецкий все, что я должен был сказать в аптеке, потом прочел ей фразу за фразой по телефону. Ульрика сказала, что все правильно, а мое немецкое произношение превосходно. Аптекарша тоже сделала вид, что вполне меня поняла. Если это, конечно, была в самом деле аптекарша. Аптека оказалась у черта на куличках, и тетушка, которая продала мне лекарство, вполне могла быть соседкой или родственницей, заменившей по случаю праздников настоящего аптекаря. Я попросил чек, и она выписала его от руки. Но вообще-то она вела себя вполне уверенно.

      Рипсик кашляла и кашляла. Я дождался момента, когда термометр запищит, и сразу взял его.

      – Тридцать девять и два. Может, все-таки попытаться вызвать «Скорую»? Сделают укол, хотя бы уснешь.

      – Может, – сказала Рипсик.

      Только теперь я понял, насколько ей плохо. Дело в том, что она сама врач и старается держаться от коллег как можно дальше.

      Я взял страховой полис и сел к телефону.

      – Занято, – сказал я немного погодя. – Попробую другой номер.

      Некоторое время Рипсик лежала тихо, но теперь у нее начался новый приступ. Через несколько минуту я положил трубку.

      – Проклятье! Никто нигде не знает английского. Могу позвонить Ульрике и попросить, чтобы «Скорую» вызвала она.

      – Не стоит, – сказала Рипсик. – Ульрика ведь говорила, что они все равно не приедут. Это тебе не Советский Союз. Там мы, врачи, были на службе у больных, здесь все наоборот.

      Я сел на край кровати.

      – Дай я попробую тебя полечить.

      Рипсик перевернулась на спину, и я какое-то время держал руку над ее горлом, делая кругообразные движения. Головную боль я рукой снимаю неплохо, но к горлу подступиться трудно. Я помассировал еще ей руки и ноги, и через некоторое время кашель стих.

      – А теперь постарайся уснуть. Растворить тебе еще один аспирин?

      – Я не могу пить этот немецкий аспирин, у него отвратительный горький вкус.

      Рипсик снова принялась кашлять, я слушал, как она надрывается, и думал, что заболеть за рубежом это наихудшее из наказаний, врагу не пожелаешь.