Подмастерья бога. Дарья Щедрина

лицо казалось жуткой маской, жуткой и очень несчастной. Глеб вытащил из кармана носовой платок и протянул девчонке. Та зыркнула на него, но платок взяла. И вдруг он каким-то другим зрением увидел перед собой не обнаглевшую от безнаказанности и избалованную девицу, а маленькую, очень одинокую, испуганную и несчастную девочку. Жалость и сострадание сдавили сердце.

      – Дурочка ты глупая, Зойка, – произнёс Глеб уже спокойным, даже мягким голосом. – Тебе ли жаловаться! Наверное, нет на свете человека, которого любили бы больше, чем тебя. А ты: «Никому не нужна! Никто не любит»!

      – Да что ты обо мне знаешь? – всхлипнула Зойка. – Знаешь, каково это жить с родителями – учёными? Зачем они вообще меня родили, если я им только мешала всю жизнь?! Им надо лекции читать, а я болею и в сад меня не отвести. Им на конгресс международный лететь надо, а я ногу сломала, упав с велосипеда. У них больные, консультации, операции, а я тут со своими проблемами и просьбами. Им же всегда было некогда. Им всегда работа была важней меня. В конце концов они меня бросили на произвол судьбы, на тётю Катю, самой себе предоставили, как только немного подросла. А мама вообще умерла, бросила меня окончательно.

      Глеб с нескрываемой жалостью посмотрел на бедную дурочку.

      – Ну, что ты несёшь, Зойка? Мама твоя умерла от рака, а не бросила тебя.

      – Да я знаю, понимаю головой. А вот тут, – она постучала сжатым кулачком по груди, – всё кричит: «Бросила! Бросила!» И отец с тобой больше времени проводит, чем со мной. Он и тёте Кате говорил, что ты ему как сын. Я своими ушами слышала.

      Глеб сокрушённо покачал головой и встал, подошёл к зарёванной девчонке. Рука сама потянулась к её вздрагивающему от слёз плечику, но замерла на середине пути, а потом вернулась в карман джинсов. Он только вздохнул.

      – Да ты его ревнуешь ко мне, дурёха! Ах, Зойка, Зойка, если бы ты только знала, что значит на самом деле быть ненужным родителям…

      – Можно подумать, ты знаешь…

      – Я знаю, на собственной шкуре знаю. Я оказался побочным продуктом жизнедеятельности моих родителей – алкоголиков. Всё своё время они уделяли водке, а не мне. Даже не понятно, как я умудрился всё-таки вырасти. Отец, когда был относительно трезв, воспитывал меня тумаками и пинками. Мать регулярно забывала кормить. А про то, что в семь лет ребёнка надо отвести в школу вообще никто не вспомнил.

      Глеб отвернулся, уставившись в окно на унылый двор, стараясь ни взглядом, ни голосом не выдать всколыхнувшиеся в душе эмоции.

      – Они часто уходили в запой на неделю, на две. Я, как подрос, стал заранее готовиться к очередному запою, как собака, зарывая еду про запас. Прятал в укромные места то сухое печенье, то кусок хлеба. Чтобы потом, когда мать с отцом про меня забудут, достать затвердевший до деревянного состояния сухарь и съесть. Потом научился открывать дверной замок и днями болтался на улице, пробавлялся на помойке объедками.

      А когда у отца случился приступ белой горячки, и он носился по квартире,