Где же Лизонька?. Алиса Антонова

не подумали сойти со стола.

      – А почему вы решили, что я беспокоюсь из-за кошек? У меня своих пять и, к сожалению, некоторые из них не поддаются никакому воспитанию и очень любят валяться на столе и именно на скатерти, на которой я пью чай. И страшно волосят при этом, – сказала я, подходя и присаживаясь. – И я всегда смущаюсь, когда заходит какой-нибудь гость и видит эту картину. Начинаю махать руками и возмущаться: «Ах! Ах! Безобразники!» – подхожу к ним, тихонько глажу и прошу уйти. У меня есть специальные щетки для уборки их шерсти со столов, диванов, да и с людей, присевших на эти самые диваны.

      Я рассказывала про своих кошаков, Катенька заливалась смехом, слушая меня, гладила Мартина, и мне было очень хорошо и спокойно. Прошло не больше пяти минут, но мне казалось, что мы уже давно сидим и разговариваем с удивительной девочкой, которая умеет излучать счастье и слушать взахлеб. Наконец, вернувшаяся баба Аня прервала нас:

      – Вот, доченька, я в прихожей поставила три банки – ты возьми, сколько тебе еще хочется. А ну-ка, чайку, девоньки. Попьете с нами? Катенька, поставь чайник, а я чашки принесу; у нас и конфетки есть.

      Катенька, немного оттолкнувшись, отъехала от стола. Инвалидное кресло! Как же я не заметила! От неожиданности глаза заполнились слезами и невольно вырвалось:

      – Как же так!

      Баба Аня, посмотрев на меня, грустно улыбнулась:

      – Да, ножки у Катеньки парализованы, после аварии, – спокойно сказала она. – А ее родители в той аварии и погибли. Сынок и невестка.

      – Вы так… так говорите об этом… – пробормотала я, пытаясь прийти в себя.

      – Как? Спокойно? – улыбнулась баба Аня.

      – Обыденно…

      Баба Аня подошла ко мне, погладила по плечу: – Долго горевать грех, доченька. Вот и ты горюешь… Глаза у тебя больные… Нехорошо. Да кто мы такие, чтобы понимать, как нам лучше? У тебя детки есть?

      – Да, – дочка, но она взрослая уже; у меня внучки…

      – Вот когда она маленькая была, ты ее учила, наставляла. Сладкого много не разрешала, гулять без шапки не пускала, а она плакала – ведь плакала?

      – Конечно. Рыдала, будто мир разрушился.

      – Так он у нее и рушился! Понимаешь? Именно рушился! Но она же успокаивалась. А потом она стала старше и поняла, что мир на месте, и от такой ерунды плакать не надо совсем. Вот и мы так. Мы – дети, просто постарше. Человек и умирает ребенком. Мы думаем, что мир разрушился. Но мы же ничего не знаем. Для Бога мы дети. Только Он знает, зачем нам все это и почему. Что же горевать. Хотя непослушные мы дети, горюем… Ох, горюем…

      – Но как вы справляетесь!

      – Так крест-то по силам дается, доченька! Взамен потерь что-то другое появляется… Вот нам помогают много, пенсия у меня хорошая, и у Катеньки… Да вот и огурчики продаю – мало-мало, а добавочка к пенсии…

      – Да вы не думайте, что я ничего не умею, – с горячим чайником в руке в комнату въехала Катя. – Вот посмотрите, какая у меня коляска отличная, сама едет или руками могу. А я и в огороде сама. Посмотрите, какие у нас грядки!

      Катенька