Четыре жезла Паолы. Алла Гореликова

в темну ночку не смотри…

      Молодая мать, по-детски миловидная, наверняка младше самой Паолы года на два, на три, тихонько раскачивалась вместе с люлькой. Мурлыкала под нос:

      – Ой, да темна ночь, зло да страх, бегите прочь, ой-баю-баю, тебе песенку пою…

      Малыш сопел все ровнее, может, и спал уже, но девчонка пела и пела, и почему-то от ее колыбельной отступала тоска:

      – Ой, да темна ночь, да бела в ночи метель, спи, малыш, усни, беды снегом занеси… Снегом унесет, да метелью заметет, ой-баю-баю, да метель тебе споет…

      Гидеон поежился вдруг. Сказал тихо:

      – Близко вы от горных. Не тревожат?

      – А чего им нас тревожить? – откликнулась старуха-травница. – Мир у нас с ними, хвала Вотану.

      – Чужим богам молитесь? – Взгляд Гидеона похолодел, резанул так – даже Паола испугалась. А бабка лишь плечами повела безразлично. Ответила:

      – Всевышний высоко, столица далеко, а снежные земли рядом. А там – Вотан главный, его власть. Ты, господин рыцарь, не понимаешь.

      – Не понимаю, – согласился Гидеон. – Одно знаю, Небесный Отец отступников не любит.

      – Церковь их не любит, – равнодушно возразила бабка. – Вот такие, как ты, не любят. А Всевышнему все равно. У богов там, наверху, свои счеты, и Вотан ему не враг.

      – Много болтаешь, – рыцарь поморщился, – доболтаешься.

      – А и доболтаюсь, не твоя печаль.

      – Ой, споет метель, как в ночи темным-темно, – навевала сон девчонка над люлькой.

      Бабка выдернула из углей горшок с их едой, переставила на криво сколоченный стол:

      – Вот.

      Гидеон ухмыльнулся криво, кивнул Паоле:

      – Садись, поедим.

      От горячего Паола наконец-то согрелась. Теперь ее начало неудержимо клонить в сон.

      – Где лечь можно, хозяйка? – спросил Гидеон.

      – А где хотите.

      Рыцарь пожал плечами, кивнул Паоле на лавку, а сам, завернувшись в плащ, устроился на полу поперек дверей. Паола свой плащ предпочла расстелить на лавке вместо матраса и подушки. Легла, свернулась калачиком, укрывшись собственным крылом и жалея, что нельзя натянуть его на макушку, как одеяло. Заснула – как в черную яму провалилась. Но и во сне ей чудилось тихое пение…

      Утро не прибавило хозяйкам хижины гостеприимства. Бабка зыркала волчицей, девчонка смотрела, как на пустое место. Паола охнула, потянувшись: за ночь тело застыло, занемело. Очаг остыл, и не похоже было, что бабка кинется его раздувать ради гостей. В щели под потолком свистел ветер.

      Гидеон ухмыльнулся, хрустнул суставами, разминая пальцы. Кивнул Паоле:

      – Пойдем. Спасибо, хозяйки, за приют.

      Когда хижина осталась далеко за спиной, хмыкнул:

      – Можно спрятаться от мира, но вряд ли у них получится не пустить к себе войну. Лучше бы к людям шли.

      Паола покачала головой, но спорить не стала.

* * *

      До самых снегов больше им жилья не попадалось. Неприветливые здесь были места, холодные, глухие. Казалось, все живое бежит отсюда. Только выл в корявых ветвях стылый ветер, а ночами ему вторили волки. Странные, слишком уж умные волки,