Мне жаль тебя, или Океан остывших желаний. Марина Ларина

Можешь сама, если хочешь, убедиться…

      – Не, я к больной не пойду, – покачала головой Мадлен, – поверю тебе на слово.

      – Так что, получается, нас всех везут в бордель?.. – вновь спросила Лиза.

      – В бордель или в гарем к какому-нибудь арабскому шейху или негритянскому царю. У них там денег куры не клюют, вот они с жиру и бесятся…

      – Да, перспективы далеко не радужные…

      – И поверь мне, бордель – это еще не самое страшное, что нас может ожидать…

      – Для меня, – вздохнула Лиза, – страшнее борделя быть ничего не может…

      – Ну почему? – скривилась Мадлен. – А что, если нас в кунсткамеру везут или в анатомичку… Это что, лучше? В борделе ты хоть шевелиться будешь, живая, и мужиков шевелиться заставишь. А в кунсткамере выставят на всеобщее обозрение и все, или вообще прирежут и заспиртуют…

      – По мне так лучше пусть прирежут, чем в борделе с потными, вонючими мужиками… – покачала головой Лиза.

      – Ну, во-первых, не все мужики потные и вонючие… Некоторые на встречу с женщиной дезодорантятся больше, чем на работу. Ну, а во-вторых, – и Мадлен подмигнула, – ты же еще не пробовала. Может, тебе понравится…

      И тут опять застонала женщина:

      – Пить… Пить…

      Лиза тут же встала и направилась к ней.

      А Мадлен скривилась:

      – Смотри, мать, будешь к этой шастать, я от тебя отгорожусь. Вообще общаться с тобою не буду…

      – Как знаешь, – пожала плечами Лиза. – Я не могу человека вот так бросить… А если бы на ее месте ты оказалась или твоя сестра, мать…

      – Нет у меня ни сестры, ни матери, – резко сказала Мадлен и отвернулась.

      А Лиза взяла еще одну бутылку воды и, открутив пробку, направилась к женщине.

      И тут сверху раздались переборы гитары и надтреснутые, похоже, пьяные мужские голоса затянули:

      «Поезд мчался на восток.

      Искры гасли на ветру.

      А в вагоне кто-то пел:

      “Я чешу, чешу ногу,

      Я чешу, чешу ногу,

      Я чешу, чешу ногу”».

      Мадлен тут же закричала:

      – Эй, вы там, наверху! Отзовитесь! Тут человек умирает!

      Но наверху, наверное, не услышали. Песня, которую Лиза слышала в поезде в исполнении своих попутчиков-студентов и Милы, продолжалась:

      «Вот устроился я спать,

      Но уснуть я не могу.

      В голове моей опять:

      “Я чешу, чешу ногу,

      Я чешу, чешу ногу,

      Я чешу, чешу ногу”».

      Мадлен, осознав, что ее не слышат или игнорируют, подошла к ящику с минералкой и, схватив бутылку, швырнула ее вверх. Правда, неудачно. Бутылка не долетела до лаза, упала на пол и, наколовшись на торчавший в доске гвоздь, лопнула.

      Пение наверху продолжалось:

      «Сладко спали мы в купе,

      Паровоз кричал: “Угу!”

      А вагоны все поют:

      “Я чешу, чешу ногу,

      Я чешу, чешу ногу,

      Я чешу, чешу ногу”.

      Вот проснулся утром я,

      Но поесть я не могу.

      В