Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2019. Коллектив авторов

– три или четыре,

      А бывает – ничего.

      Серая от тины леска,

      Длинный узкий лист болотный

      (В нескольких местах надломан),

      Палка мокрая и мусор,

      Что по пруду проплывал.

      Облака плывут по небу.

      Человек стоит у пруда.

      Деревенский пруд пожарный

      Отражает облака.

21.08.15

      «Кто-то скажет, что это гордыня —…»

      Кто-то скажет, что это гордыня —

      Чтобы времени наперекор…

      На клеенке подгнившая дыня.

      За окошком – подгнивший забор.

      Кто-то скажет, что это приснилось,

      Или просто придумал ты —

      Ничего и не доносилось

      До тебя из пустой высоты.

      Ничего и не происходило,

      Ничего и не произошло.

      Даже если что-то и было,

      То давно безнадежно прошло.

      Ветер дует. И солнце светит.

      Ветка времени обнажена.

      Кто-то скажет. Никто не ответит.

      Тишина.

04.04.16

      Ольга Татаринова

      Игорь Болычев

      (Статья публикуется в сокращении)

      …По крайней мере, при взгляде на нашу современную поэзию заметно одно – школа русской силлабо-тоники иссякает, Игорь Болычев как носитель этой культуры выглядит как бы одним из последних умельцев этой техники, впитав множество влияний – от Серебряного века до Парижской ноты (недаром Игорь Чиннов, «последний парижский поэт», обратил внимание на его стихи и опубликовал его на Западе). Сейчас если и работают, то как-то небрежно, без знания ремесла, о «драйве» или «диктовке» речи не идет – вялая невнятица, за которой не стоит ничего дальше собственного носа, каждодневных бытовых впечатлений под покровом извилистых, изощренных (такое веяние) словес.

      Мне представляется, в этом явлении выражается кризис сознания, человеческого сознания как такового, в частности нашего, русского сознания. И он нашел явственное выражение и в стихах Болычева, именно в силу их семантической внятности – именно у него-то он и нашел свое смысловое выражение.

      Этот кризис сознания (кризисного во всех отношениях человечества) выражает себя в искусстве как экзистенциальное отчаяние: утрата веры и надежды в глобальном, космическом смысле – на осмысленный вселенский план и цели человеческого существования; больная любовь, потерявшая всякие ориентиры между чувственной и духовной составляющими. Благополучие возможно – но лишь в вещном, карьерном, властном выражении в течение короткой телесной жизни, впрочем, мало прельщающее духовную элиту, какой является поэт. На Западе эти мотивы нашли свое выражение в творчестве поэтов-экспрессионистов, прозе Камю, Сартра, драматургии экзистенциализма и абсурдизма, ярчайшим его выразителем в поэзии ХХ в. стал Готфрид Бенн (в поэзии русского зарубежья – Георгий Иванов). У нас о подобных мотивах и речи не могло идти под бдительным оком издательской цензуры (не допускались не только малейшие негативные оттенки переживаний, но и сам взгляд куда-нибудь повыше прилавка или грибка детского садика, в лучшем случае – на портрет очередного вождя или – в небе – на самолет с красной звездой). В духе этого плоского казенного оптимизма воспитывалось не одно поколение советских людей, и вот запоздалое прозрение,