Диомед, сын Тидея. Книга 2. Вернусь не я. Андрей Валентинов

между Аргосом Неприступным и Микенами Златообильными тому виной. Завидую? Чему? Мы оба сироты, но Агамемнон несчастливее меня, все-таки папа погиб в бою, в честной схватке, а не от руки брата-предателя, как Атрей Великий. А его, Атридова, Клитемнестра, говорят, ничуть не хуже (ха-ха!) богоравной ванактисы Айгиалы.

      …Стравить бы обеих! Химеру с Горгоной, Ехидну с Гарпией. Моя бы точно Атридову загрызла, талант ставлю!

      В общем, не такой уж он плохой парень, носатый, – особенно ежели не на троне сидит. И хотим мы разного, он, Агамемнон, – править Великим Царством, а я…

      Снова хохот – нежданный, оглушительный, словно запоздавший к буйству грозы гром. Но на этот раз его никто не слышит – кроме меня.

      Агамемнон хочет править Великим Царством, а я…

      А я?

      Не ТЫ ли хохочешь, Дед, мой НАСТОЯЩИЙ Дед? Ведь для ТЕБЯ нет тайн под Ясным Небом, которому ТЫ владыка. ТЫ манил меня славой, великой славой, а я все тужился возразить, отказаться… Смейся, Дед, хохочи!

      …Хорошо, что не все мысли можно додумывать до конца. Хорошо, что у ванакта аргосского всегда полно забот – даже поздним вечером, даже посреди моря…

      – Кто? Повтори!

      – Кормчий, ванакт. Дядюшка Антиген. Кличет тебя, понимаешь…

      Ванакта не кличут. К нему приходят сами – и то ежели позовет. Все – кроме богов, любимой женщины – и кормчего. Особенно когда вокруг море.

      – Иду!

      Все в порядке. В полном порядке! Гроза прошла, море стихло, меня зовет дядюшка Антиген…

      Хотел бы знать, зачем? Хотя что за вопрос? Пойду – узнаю.

      …И не надо пустых мыслей, Диомед Дурная Собака! Кто сказал, что у царя на войне должно быть не больше сомнений, что у простого копейщика? Кемийцы, кажется…

      Хорошо им там, в Кеми!

      …Между носом и кормой – узкие доски настила. Между носом и кормой – народу, как в храме Зевса Трехглазого по большим праздникам. Тесно у нас на «Калидоне» – прямо как в Калидоне настоящем! Хоть и не мал кораблик, хоть и плачено за него ежели не втрое, то вдвое (все тот же Любимчик и сосватал: переманил, дескать, его папаша пиратствующий некоего корабела-троянца, чудодей – не корабел!), а все одно – и тесно, и неудобно, и спим прямо на палубе. Хотели мне на корме хоромы возвести с ложем цельносрубленным двуспальным, но я, понятно, запретил. Лучше лишние полдюжины воинов на борт взять. Так что до кормы еще добраться надо. Хорошо хоть, не качает! Да и народ при деле: воины, как положено, у бортов да у катапульты, моряки…

      – Яй-яй-яй-я-яй-я-яй-яй-яй-я-я-а-а-а-а-а!

      А моряки кого-то лупят!

      – Яй-яй-яй-я-я-а-а-а!

      Дружно лупят! Толпой сгрудились, фалангой обступили – не пройти, не обойти.

      – Ах-ты-осьминог-критский-протей-тебе-в-печенку!..

      Да-а-а!

      – …и-амфитрида-в-глотку-и-рапан-родосский-в-афедрон!!!

      – Яй-яй-яй-я-я-а-а-а!

      Полюбовался, подождал, пока подустанут, пока меня заметят.

      – А, ванакт? Извини, ванакт! Проходи, ванакт!

      – Яй-яй-я-а-а-а!

      Кто-то не утерпел – напоследок ногой бедолагу пнул. Я уже понял