Диомед, сын Тидея. Книга 2. Вернусь не я. Андрей Валентинов

надо только доплыть, ткнуться черными корабельными носами в серый песок Троады…

      Я не удивлялся. Гекатомба! Все так и должно быть. Зачем отпугивать, зачем будить Панику, страшную дочь доброго неуклюжего Пана? Агнцы… Нет, просто бараны должны сами – сами! – прибыть к алтарю. Поспешите, бараны, ибо боги за вас, Снежный Олимп дарует вам победу, а сама Паллада, дочь Дия Ясного, распростерла грохочущую эгиду над великим воинством…

      …И ты тоже, мама! Зачем?

      Не спросишь, не упрекнешь. Мама молчит, я устал ее звать, у меня нет больше сил, нет надежды. Ты с НИМИ, мама.

      ТЫ – не со мной. ТЫ – с НИМИ!

      Зато не молчит Любимчик. Как всегда, он всюду, со всеми друг, со всеми кум-приятель. А я еще удивлялся, зачем это рыжий полгода метался по всей Ахайе от Фессалии Равнинной до Малеи Штормовой, зачем базилеев ахейских, всех этих козопасов-козопсов на бойню сманивал. Какое дело сыну Лаэрта Пирата до бестолковой мечты Агамемнона о Великом Царстве Пелопидов? Или Паламед-шурин барыш пообещал? Или папаша, итакийский затворник Лаэрт Пират, лишнее серебро подзаработать решил?

      Теперь – понял. К сожалению. А ведь мы дружили, Одиссей, сын Лаэрта!

      – Ванакт!

      Очнулся, помотал головой. Потом, все потом…

      – Слева, ванакт! От Сфенела-басилея.

      Повернулся.

      Сквозь черно-серую мглу, между белых молний – желтый огонек. Неяркий, неровный. Мигнул, мигнул…

      – Сфенел-басилей сигнал шлет, ванакт. Все в порядке у него, ванакт.

      Мог бы и не пояснять, Мантос-курет, мой чернобородый родич. И так ясно. Все в порядке у богоравного Капанида. Да только знает мой друг, как страшно Диомеду Дурной Собаке в море. Вот и сигналит – подбадривает.

      – Смотри, ванакт! Справа, ванакт! Амфилох Амфиараид сигнал подает…

      Спасибо, ребята!

      Эпигоны, сыновья Семерых, снова в походе. Мы вместе, и это единственное, что еще заставляет верить в удачу. Верить, забывая о хеттийских кинжалах, нацеленных в мою печень, о давней измене, червем гложущей душу. Не хочу думать! Не хочу!..

      – Э-э-э, ванакт! Да ты светишься, ванакт! И я свечусь, ванакт! Красиво, да?

      Тебя ничем не напугаешь, курет!

      …На кончиках пальцев – холодный зеленоватый огонь. И на сандалиях. И на верхушке мачты. И на бородатых лицах. Безболезненный, бесшумный. Мертвый… И это – тоже сигнал.

      Мне.

      – Ты плавал по морю, Эриний? Говорят, ночью весла светятся…

      – Иногда, ванакт. А если буря, то светятся даже мачты.

      Я не забыл, Дядюшка, Лже-Эриний, Психопомп-Ворюга. Мертвый огонь Гадеса, куда ТЫ отведешь мою душу. Говорят, те, что уходят туда, к Белому Утесу, к блеклым асфоделям, не могут даже плакать, они лишь пищат, словно летучие мыши.

      Я не буду плакать, Психопомп. И писка ТЫ тоже не услышишь. У меня не хватит сил победить ВАС. Но на это – хватит!

      – Как думаешь, Мантос, в Трое сейчас тоже гроза?

      – Э-э, ванакт! Хорошо бы, ванакт! Гремит, грохочет, неба нет, земли нет, ничего нет, да? А тут мы в гости к Приаму-ванакту, понимаешь!

      Смеемся.