Монристы (полная версия). Елена Хаецкая

школу эпиграммами на Саню-Ваню.

      Саня-Ваня строит нас во фрунт.

      – Принять строевую стойку! – говорит Саня-Ваня. – Грудь вперед! Живот убрать! Руки чуть согнуть в локтях – и на бедра. Как вы стоите? Да, да, вы! Не оглядывайтесь, вы! Да! Где у вас руки? Я же сказал: на бедра. Вам что – показать, где у вас бедра?

      Высокий хохот девчонок.

      – Кру-гом! – говорит Саня-Ваня.

      Мы с Хатковской поворачиваемся в разные стороны и стукаемся лбами.

      – Отставить, – устало говорит Саня-Ваня.

      И мы шеренгой идем в класс.

* * *

      Но кончились занятия, прошли часы – и мы снова в клубе, среди ненормальных, публично объявивших себя бонапартистами. Мы снова среди них, и даже безнадежно изуродованная бонапартистами дверь швейной комнаты, где хранятся наши вещи и топится наша печка, нас не расстраивает.

      Насколько можно было понять, кому-то понадобился мел, находившийся в швейной, а дверь была заперта. Поэтому сперва пытались открыть замок подручными средствами, а когда он окончательно сломался, выпилили небольшое окошко, в которое может пролезть человек.

      Мы влезли в комнату и занялись печкой. Послышались французские выкрики, затем кто-то заорал:

      – Согласно этИкету!

      И в окошко всунулись ноги в серых рейтузах. За ногами последовало тело в синем свитере и растрепанная светлая голова. Лицо Луи де Липика победно сияло. В руке он держал несколько обмерзших прутиков, изображавших букет. Прутики пахли деревом и морозом. Липик вручил нам букет и, высунувшись в окошко, сказал:

      – СебастьянИ!

      – Ну, – сказал Франсуа из-за двери.

      – Выломай дверь, а то нет никакой возможности сообщаться.

      Послышались глухие удары.

      – Герой, – сказал Липик. – Он опять ранен. Типично шпажная рана.

      И Липик ткнул пальцем левой руки в ладонь правой.

      Покрутившись возле печки и заглянув в пяльцы к Наталье, которая флегматически вышивала гладью джинсовую тряпку, изображавшую скатерть, Липик исчез. До нас донесся его голос, орущий на весь клуб:

      И кресты вышивает

      Последняя осень

      По истертому золоту

      Наших погон…

      После паузы:

      И кресты вышивает!!![1]

      Дверь с грохотом падает на пол, и перед нами предстает Франсуа. У него усталый и счастливый вид победителя.

      Франсуа подсаживается к печке и по нашей просьбе демонстрирует нам свою типично шпажную рану. Это синяя треугольная дырка, и обмотана она грязной тряпкой, которую он часто разматывает, разрешая всем желающим наслаждаться видом раны. У меня сжимается сердце, потому что я вспоминаю, что Франсуа убьют весной в Афганистане.

      Я сидела и чинила синие мундиры, и было так грустно. Так хотелось, чтобы не кончалась эта зима, потому что я твердо верила, что вместе со снегом растает вся наша странная и чудесная жизнь среди треуголок, шпаг и французских маршей. Я чинила эти ужасные синие мундиры, и во мне складывались стихи.

      Ночь молчала, и падал хлопьями снег,

      Желтый

1

Начальные строки этой песни я узнала много позднее. Вот они:

Мы пощады у Господа Бога не просим,Хоть давно опостылелНам солдатский жаргон…