Ида Верде, которой нет. Марина Друбецкая

когти штатива и полез в одну из ям.

      Лозинский сморщился, но полез за ним.

      «Однако видовой фильм, кажется, получается, – подумал он. – Да и Археологическое общество может оказаться не последним заказчиком. А барышня знает толк в том, как затеять игру!»

      Прошло около часа. Съемки закончились.

      Ведерников поил всех старинным виски из серебряной фляжки.

      Солнце скрылось за холмами, мгновенно стало зябко.

      Гесс паковал камеру.

      Пора было возвращаться.

      В гостинице долго отмывались от песка. Решили не ужинать – слишком устали. Гесс собрался спать. Лозинский же вышел на улицу.

      Зиночка сидела на скамейке под чинарой, подобрав под себя ноги, и глядела в обморочно-черное небо, затканное крупными звездами.

      Он подошел.

      – Послушайте… – начал он, но голос сорвался.

      Он кашлянул и присел рядом.

      Она чуть подвинулась, давая ему место.

      Рука заскользила к ней по шершавым доскам скамейки. Прохлада полотняной юбки. Выше. Выше. Шелк блузки. Пуговицы на спине.

      Она улыбается рассеянной улыбкой. Глядит в сторону.

      Он бормочет что-то о кино.

      – Послушайте… вы должны… нет, обязаны… вас должны видеть на экране… ваше лицо… я мог бы… вы в главной роли… завтра утром… поедемте со мной…

      Какая тугая застежка… и кожа… какая горячая у нее кожа… там, в узкой расщелине между пуговицами… как кружится голова… это от солнца, наверное… и голода… он ничего не ел с утра…

      Он опрокинул ее на скамейку, и теперь она смотрела прямо ему в лицо немигающим выжидающим взглядом.

      Лозинский наклонился. Коснулся губами ее губ. Те были сухи и горячи, как будто тоже ждали.

      – Вы!.. – задохнулся он. – Вы!.. Ангел!

      Она хохотнула и выскользнула у него из рук. Соскочила на землю, повернулась вокруг своей оси и стала пятиться, ускользая в ночь.

      – А вы не испугаетесь на мне жениться? Кое-кто стрелялся из-за меня. – Она медленно отступала во мрак ночи и растворялась, растворялась. – Слава богу, все живы. Без жертв. Но на всякий случай меня сослали. И вот я тут…

      В темноте светились ее пепельные волосы и белки глаз. Бледно-зеленая блузка с широкими рукавами казалась белесой, почти бесцветной гигантской бабочкой. Взлетела вверх рука. Махнула ему. И – ничего. Пустота. Чернота. Мрак.

      «Сойти с ума, – думал Лозинский. – Сойти с ума… Усыпить… Связать… Увезти с собой… насильно…»

      Назавтра он проснулся поздно. Первое, что вспомнил: ночь, прозрачные глаза, пепельные волосы, ускользающая улыбка.

      Вскочил. Путаясь в штанинах и рукавах, натянул брюки и рубаху и выскочил в коридор.

      Навстречу, поблескивая очочками, шел Гесс с полотенцем на плече и бритвенным прибором в руках.

      – Что это вы такой всклокоченный? Спите спокойно. Сегодня объявлен отдых. Выезжаем завтра на рассвете.

      – А… а археологи?

      – Уехали утром, – Гесс неопределенно махнул рукой куда-то в сторону. – Отправили груз