Все о Москве (сборник). Владимир Гиляровский

огорчения уснул на диване.

      На рассвете сели ужинать, все свои – близкие; из чужих был только приятель М. В. Лентовского, управляющий Московско-Курской железной дорогой Константин Иванович Шестаков.

      Ели почти молча, только изредка перебрасываясь словами. Солнце золотило верхушки деревьев и освежал нас приятный холодок, когда вдруг вбежал официант – и прямо к К. И. Шестакову:

      – Вас курьер с вокзала спрашивает, Константин Иванович, – несчастье на дороге!

      – Что такое? Зови сюда! Нет, лучше я сам выйду. Через минуту он вернулся.

      – Извините, ухожу! Схватил шапку, весь бледный.

      – Что такое, Костя? – спросил его М. В. Лентовский.

      – Несчастье, под Орлом страшное крушение, московский почтовый поезд провалился под землю. Прощайте!

      Пока он жал всем руки, я сорвал с вешалки шапку и пальто и незамеченный исчез.

      У подъезда на Божедомке в числе извозчиков увидал лихача-мальчугана Птичку, дремавшего на козлах.

      – Птичка, на Курский вокзал, вали!.

      – Три рубля, – ответил он спросонья.

      – Вали!

      Минут через двадцать я отпустил Птичку, не доезжая до вокзала, где на подъезде увидал толпу разного начальства, и задними воротами пробежал к платформе со стороны рельсов.

      У платформы стоял готовый поезд с двумя вагонами третьего класса впереди и тремя зеркальными, министерскими, сзади.

      Я залез под вагон соседнего пустого состава и наблюдал за платформой, по которой металось разное начальство, а начальник станции Игнатов говорил двум инженерам:

      – Константин Иванович сейчас приедет. Около Мценска, говорят, весь поезд погиб и все… телеграмма ужасная… – слышались отрывистые фразы Игнатова.

      – Идет, идет, прошу садиться!

      «Ну, – решил я, – просят садиться, будем садиться!» Я вскочил прямо с полотна на подножку второго министерского вагона, где, на счастье, была не заперта дверь, и нырнул прямо в уборную. Едва я успел захлопнуть дверь, как послышались голоса входящих в вагон.

      Через минуту – свисток паровоза, поезд двинулся и помчался, громыхая на стрелках. Мы уж за городом… Поезд мчится с безумной скоростью, меня бросает на лакированной крышке. Я снял с себя неразлучный пояс из сыромятного калмыцкого ремня и так привернул ручку двери, что никаким ключом не отопрешь.

      Остановились в Серпухове, набрали наскоро воды, полетели опять. Кто-то подошел к двери, рванул ручку, и, успокоившись – «занято», – ушел. Потом еще остановка, опять воду берут, опять на следующем перегоне проба отворить дверь. А вот и Тула, набрали воды, мчимся. Кто-то снова пробует вертеть ручку и, ругаясь, уходит. Через минуту слышу голоса:

      – Посмотри, не испортился ли запор.

      Слышу металлический звук кондукторского ключа и издаю громкое недовольное рычание и начальственным тоном спрашиваю:

      – Кто там?

      – Виноват, ваше превосходительство, – и потом тот же голос отвечает: – Нет, занято, – и меня уж больше никто не беспокоил.

      Я ехал, ничего не видя сквозь запертое матовое стекло, а опустить его не решался.

      Вот