Каннибалы. Юлия Яковлева

и канифолью. Здесь обитал кордебалет – низшая, но самая многочисленная ступень балетной иерархии.

11

      Поговорив с сыном, Вера успокоилась. Все хорошо. Все, все хорошо. С сыном у нее всегда было так. С самого начала. Она прижимала к себе маленькое, податливое пухлое тельце и сразу чувствовала, какой ее охватывает покой: все, все хорошо.

      Вот с дочерью не так. Любовь, да. Конечно. Еще какая. Вера всегда боялась, что на Аню набросится собака, хотя собака во дворе была одна – соседский терьер, толстый от старости. Боялась, что ее ударит на площадке другой малыш. Или, не дай бог, обидит взрослый. Вера знала, что задушит собаку руками. Пнет чужого ребенка ногой. А про взрослого даже лучше не думать, что она с ним сделает. Быть матерью по-своему легко. Сомнений – нет. Совести, стыда – тоже. Представляя худшее, Вера почти видела, как у терьера вываливается из пасти синеющий язык, почти чувствовала пальцами, как ломаются горловые хрящи. Вот что такое материнская любовь. Ты всегда представляешь худшее.

      Но к счастью для собаки и ее владельца, терьера больше интересовало собственное мочеиспускание, чем что-либо еще: он с трудом выдавливал на грязноватый городской снег несколько зеленых капель и плелся дальше.

      Когда Вера прочитала «Анну Каренину», ее поразило, как там написано в одном месте про Анну и ее детей. На первого ребенка, хотя и от нелюбимого человека, было потрачено столько сил, что ему досталась вся любовь. А дочке от любимого Вронского – нет. Вера тогда заложила страницу пальцем и задумалась.

      Как будто про нее – и вместе с тем не совсем про нее. И Витю, и Аню Вера любила, это без сомнений. Но разве можно любить детей по-разному? Любовь к первому ребенку, сыну Вите – успокаивала, была опорой, наводила в душе покой и гармонию. Любовь к Ане – баламутила, поднимала со дна страх и беспощадную ярость: страшнее самки зверя нет… С ее разными чувствами к отцам двух ее детей это как-то связано?

      На других жен Вера точно была не похожа. На большинство, во всяком случае. Читала то, что упустила в юности. Всегда старалась узнать побольше. Интересоваться. Раздутые губы, татуированные брови, крошечная собачка, нарощенные волосы, каблуки, еще больше удлиненные ортопедической на вид платформой, в руке громоздкая угловатая сумка, – у Веры ничего этого не было, даже когда такое (хотя бы что-то одно из перечисленного) было у всех. Сумки, за которыми надо записываться в очередь в бутике, прежде чем выложить несколько десятков тысяч баксов, казались ей старушечьими и потому похожими на гроб. Розовый или сиреневый? – тем хуже.

      И поэтому она очень удивилась, когда Борис ей именно такую купил.

      Удивилась и встревожилась. Сам Борис такое знать не мог. Его, конечно же, просветили. Что, не понятно, что ли?

      Вера прямо слышала эту стерву с ее тонкими и толстыми намеками. Тварь поганая ему, наверное, уши прожужжала, что, мол, ее такая сумочка очень бы порадовала. Но Борис есть Борис. Выцедил из дешевых манипуляций единственный факт. И тут же применил, как считал нужным. Купил подарок жене. Ее мать всегда говорила: если мужик тащит букет, значит виноват, и чем больше букет, тем больше виноват.