В сумрачном лесу. Николь Краусс

смешно, – пробормотал он. – Наверное, его кто-то взял.

      Эпштейн готов был поклясться, что гардеробщица рассмеялась. Но когда он оглянулся, она уже повернулась к нему сгорбленной квадратной спиной и разговаривала с человеком, который стоял в очереди за Клаузнером. Эпштейн почувствовал, как к лицу приливает кровь, в горле встал ком. Раздать миллионы по собственному желанию – одно дело, но когда с тебя снимают пальто – это совсем другое. Он просто хотел отсюда убраться, хотел прогуляться в одиночестве по парку в собственном пальто.

      Послышался звуковой сигнал – пришел лифт, двери его раскрылись. Эпштейн молча схватил лежавшее на прилавке пальто и поспешил туда. Клаузнер что-то крикнул ему вслед, но двери вовремя закрылись, и лифт повез Эпштейна вниз сквозь этажи в полном одиночестве.

      У бокового выхода из отеля садились в лимузин люди Абу Мазена. На последнем из них Эпштейн заметил свое пальто.

      – Эй! – крикнул он, размахивая грубым пальто, которое держал в руках. – Эй, на вас мое пальто! – Но тот не услышал или решил не слышать, захлопнул за собой дверцу, лимузин отъехал от тротуара и поплыл прочь по Пятьдесят Восьмой улице.

      Эпштейн ошеломленно смотрел ему вслед. Швейцар отеля нервно поглядывал на него – наверное, боялся, что он устроит сцену. Но Эпштейн мрачно воззрился на пальто, которое держал в руках, вздохнул, просунул в рукава сначала одну руку, а потом и другую и натянул пальто на плечи. Манжеты доходили ему почти до кончиков пальцев. Когда он пересекал улицу Сентрал-Парк-Саут, подул холодный ветер, насквозь пронизывая тонкую ткань, и Эпштейн машинально полез в карман за кожаными перчатками. Но нашел там только маленькую жестяную коробочку мятных конфет с надписью на арабском. Он сунул одну в рот и начал сосать; конфета была такая жгучая, что у него заслезились глаза. Так вот почему они такие горячие ребята. Эпштейн спустился по ступеням, вошел в парк и двинулся по тропе мимо заросшего камышом пруда.

      Небо уже окрасилось в цвет пыльной розы, и только на западе еще виднелись остатки оранжевого. Скоро должны были зажечься фонари. Ветер стал сильнее; над головой Эпштейна пролетел по ветру белый пластиковый пакет, медленно меняя форму.

      Душа – это море, в котором мы плаваем. С этой стороны у него нет берега;

      Только вдали, на той стороне, есть берег, и этот берег – Бог.

      Это были строчки из маленькой зеленой книжечки, которую Майя подарила ему на день рождения почти два месяца назад; некоторые ее куски он прочел столько раз, что знал их на память. Эпштейн прошел мимо скамьи, потом вернулся, сел и потянулся к внутреннему карману пиджака. Вспомнив, что карман пустой, он взволнованно вскочил на ноги. Книжка! Он оставил ее в пальто! В том самом пальто, которое сейчас двигается на восток на плечах одного из подручных Аббаса. Эпштейн начал рыться в карманах, ища телефон, чтобы послать сообщение своей помощнице Шарон. Телефона, однако, тоже не было.

      – Черт! – воскликнул Эпштейн. Женщина, катившая по тропинке двойную коляску, нервно взглянула на него и ускорила шаг.

      – Эй! –