Плясать до смерти. Валерий Попов

что оставил тут. Вот – выглянул в окошко – атланты мои, у дома напротив: один, как положено, босой, а другой почему-то в ботинках со шнурками! Нигде больше не видел такого – специально для меня. Как без них буду?.. Гуд бай!

      Звонок. Грузчики!

      Даже и они, оглядев высокие светлые комнаты, старую мебель – «Не забираете?» – чуть удивились. Однорукий (надо же, как бывает) грузчик-бригадир прямо спросил:

      – И охота вам с улиц Преображенского полка уезжать на болото? Вроде интеллигентные люди…

      – Грузите! – махнул рукой я.

      Поздно уже.

* * *

      Исчезли последние дома города. Бесконечное кладбище, вдруг перешедшее в пустынное поле. Веселенькое местечко.

      Резко, без всякого предупреждения, пошел длинный однообразный дом. Неотличимая от других парадная – пришлось загибать пальцы, чтобы вычислить ее. Вот она, моя жизнь теперь.

      – Вот здесь – стоп!

      Пианино, однако, мы захватили, так что грузчикам удалось себя показать. Пятый этаж! Особенно потряс меня однорукий – бесстрашно брал самое тяжелое!

      Уехали и они – последние из прежней жизни.

      – Что ж… счастья вам! – неуверенно произнес однорукий.

      Пустые стены. Дальний закат.

      Долгое время спал, не раздеваясь, на нераспакованных узлах, и сны были сладкие: что весь этот переезд – сновидение, и просыпаюсь у себя на Саперном, и солнце на той стене, где всегда! Порой даже вставал и ходил в этом счастливом сне, и вдруг… Где я?! Нет ничего! Сумасшедшие, что ли, сюда выселены, которые тут ходят и как бы довольны?

* * *

      А еще и в Петергофе непонятно что! Нашел единственную на всём гигантском пустыре телефонную будку.

      – Это ты? Голос какой-то странный, – удивилась Нонна.

      Так неделю ж вообще не разговаривал! Не пользовался им!

      – А приезжай, а? Тут не очень…

      Вагон громко дребезжал, особенно почему-то на остановках. За домиками – залив. Берег этот никогда не был финским, всегда был нашенским, и это сказалось. Роскошь петергофских фонтанов и дворцов – и бедность окружающей жизни. Теперь тут прорезались теща и тесть. Причудливые персонажи. Но как зато расскажу я о них моим приятелям! Я бодрился. Снова смотрел, может быть, появится что-то радостное? Плыли величественные – в те годы обшарпанные – дворцы и замки. Стрельчатый, готический, желтый петергофский вокзал.

* * *

      Наискосок сквозь кусты. Трехэтажненький, небольшой, аккуратненький типовой домик-пряник, построенный после войны пленными немцами: особенно много таких в разрушенных немцами же дворцовых пригородах, Пушкине и Петергофе. Темно-зеленая краска на лестнице. Обитая пахучим кожзаменителем дверь № 1. Вторая половина моей жизни пройдет здесь. И – какая половина!

      Тронул кнопочку. Никто что-то не торопится. Наконец забрякали затворы, словно в камере.

      – Ой, Венчик! – Нонна в каком-то нелепом халате, видно, мамочкином, сразу убежала за занавеску, где кряхтела и хныкала Настя.

      – Сейчас, Лопата, сейчас! – бормотала Нонна.