Плясать до смерти. Валерий Попов

начальнику вытрезвителя. Но пока что не отошла. И этой паузой виртуозно воспользовался наш директор, вклинившись сюда. Или эту паузу специально устроили работники вытрезвителя, чтобы набраться сил и, главное, средств? Ремонт помещения был уже, в общем, закончен. Хотя многое озадачивало. Во мраке прежней жизни брезжили перемены, ростки удивительного будущего, и одним из таких ростков, несомненно, был этот сданный объект. Ремонтировали его почему-то поляки. Потом, конечно, пошли и еще более удивительные народы – я, например, своими глазами видел негров, ремонтирующих Зимний дворец, но в те первые годы перемен и поляки казались излишне экзотичными. Почему именно они? Откуда взялись и почему так стремительно исчезли, оставив, надо заметить, далеко не идеальный объект? С таким условием, может, и вызвали их, чтобы они сразу стремительно укатили в Польшу и не найти было никаких концов? Но память о них жила. Словоохотливые жители соседних домов, поняв, правда, не сразу, что мы не поляки, доверчиво кинулись к нам и стали рассказывать ужасы, как после Смутного времени. Во-первых, эти поляки отличались удивительной раскованностью, неожиданной даже для этого вольнолюбивого народа. По уверениям соседей, доблестные эти строители не просыхали ни на миг, а бабы шли в этот дом колоннами, как на манифестацию, порой даже выстраивались огромные очереди до самой подошвы горы. Чем привлекали их эти пресловутые строители? Душевной красотой или дефицитными стройматериалами? По-видимому, и тем и другим. Как сказал наблюдательный сосед, из бывших моряков, стройматериалов вывозилось больше, чем привозилось. Как это могло быть?

      Мы искали разгадку в самом помещении, однако всё глубже тонули в пучине загадок. В кабине душа, неровно покрытой кафелем, почему-то вместо душа торчала лишь пипка крана, причем на уровне самом неприличном. Задвижка, на которую нужно было задвигаться, была почему-то снаружи, но паз, в который задвижка должна входить, наоборот, изнутри.

      Свидетели, чья принципиальность заставляла их порой проникать и внутрь, уверяли, что обитатели дома так в душе и закрывались, верней, пытались закрыться. Не раз гибкая женская рука, просовываясь в щель и хватая задвижку, что снаружи кабины, пыталась задвинуть ее в паз, что внутри. При всей пресловутой гибкости женских рук это не удавалось.

      Я ликовал. Это было как раз мое. Еще в детстве я увидал на доме напротив двух атлантов, поддерживающих балкон. Один был, как и полагалось, босой, а другой почему-то в каменных ботинках, даже с каменными шнурками. И – возликовал! Впрочем, об этом я уже говорил…

      – Смотри, Настя! Запоминай! – Я демонстрировал ей паз и задвижку. Настька хихикала, словно хрюкала. Умница! Кому, как не родному дитю, передать перо? Я был счастлив!

      Лишь Алла шипел-ла:

      – Слишком увлекаешься экстравагантностью! Надо приучать к обычному, нормальному, а то трудно будет жить!

* * *

      Но не всё помещалось в рамки: это признавала даже она. Хотя бы ее муж Кузя: изысканный переводчик с трех языков сразу, доктор физико-математических наук, из дворянской семьи, барон Гильдебранд был его предок по материнской линии!.. Но у него