Тюремные записки. Сергей Григорьянц

очень дорогие тепличные помидоры. Мне эти внимание, забота были очень важны – я ведь понимал, что оставил беременную жену с годовалым сыном совершенно без денег, кажется, с тридцатью рублями.

      Через какое-то время меня начали вызывать к следователю. И во время первого же допроса следователь Леканов, очень довольный, показал мне заявление матери о том, что она не согласна с моим заявлением о незаконном допросе, что следователь был вполне вежлив, корректен и разговаривал с ней с ее полного согласия и никаких претензий у нее к нему нет. Уже после суда нам дали первое свидание, и я спросил: «Мама, кому ты помогаешь и зачем ты писала заявление?» Она мне ответила: «Ну, ты, вероятно, хотел, чтобы у тебя дочь родилась живой? Так вот, это была единственная возможность прекратить допросы твоей жены». Потом все выяснилось…

      Я очень люблю свою жену, считаю себя во многом виноватым, мы женаты уже полвека, но сказать, что я был образцовым мужем, никак нельзя. И поскольку они за мной следили, то и на эту тему у них была разнообразная информация. Жена была на пятом месяце беременности. Следователь, пытаясь настроить ее, как и других моих родственников, против меня, получить нужные ему обвинения, начал открывать ей глаза на мое поведение. Тома потеряла сознание и упала на пол. После чего Леканов предложил матери: вы напишете это заявление, а он прекратит допросы Тамары. И у матери не было выбора: писать заявление или нет. Но тогда я ничего этого не знал, прочитав заявление, пожал плечами.

      В камере самой страшной бедой были клопы. И мы, как могли, старались от них избавиться, в том числе выжигая их. Вскоре главным виновником столь вопиющего нарушения порядка объявили меня, и я был отправлен в карцер, как потом понял – по заказу следователя.

      Я еще был настолько наивен, что, обнаружив на бетонном полу карцера толстый слой воды, вызвал дежурного и попросил у него половую тряпку, думая, что кто-то забыл вытереть пол. Дежурный лишь усмехнулся моей тупости, тряпки, конечно, не дал, и только потом я узнал, что воду наливали на бетонный пол, чтобы спровоцировать туберкулез. Но мне повезло: у меня лишь потекло из ушей. Я с прежней наивностью записался к врачу и попросил борную кислоту, чтобы закапать в уши. Но этот гнусный парень ответил, что ничего мне не даст, а если начнется заражение, «он отпишется».

      В карцер я попал по заказу следователя, и это уже был отчаянный с его стороны шаг. Никаких полезных показаний ему получить от меня не удавалось, обвинить меня сколько-то доказательно было не в чем, а главное – я совершенно не был запуган и не искал с ними «общий язык». После пары допросов, когда Леканов по следовательскому обыкновению переиначил, записывая, мои ответы так, чтобы из них хоть что-то извлечь, я сказал ему:

      – Так продолжать допросы не имеет смысла. Я не буду вовсе подписывать ваши протоколы, или мои исправления будут занимать больше места, чем сами допросы. Не спрашивайте устно, а пишите мне вопросы, а я так же письменно – собственноручно – буду на них отвечать.

      Возразить