Вирусапиенс. Сергей Григорьевич Гатаулин

распахнул тяжелую дверь, пропуская вперед мужиков с цепями на бычьих шеях. – Ты уж нас, батюшка, прости, но мы тебя как медведя на цепи поведем, а то мал чё, – просипел охранник, смачно харкая на пол.

      – Царя казните, ироды, – завыл безумный голос. – Петра Третьеегоо!

      Емельян шагнул к вопящему умалишенному. Встречаясь с ним взглядом, без промедления прыгнул навстречу безумству, пылающему внутри расширенного чёрного зрачка. Только на этот раз он не просто заглянул внутрь мрачной пещеры, не робко переступил порог чужого сознания. Очертя голову, он бросился вперед, как раненый зверь, который прыгает в пропасть, когда спасается от огня. Словно водоворот закружился за ним, втягивая в пещеру что-то не совсем осознанное, иррациональное. Мелькающие перед глазами яркие воспоминания смешались с картинами жизни, которой он никогда не жил – будущее отступило. На мгновенье над ним нависли злобные физиономии. В воздух со свистом взлетели длинные сырые плети, разрывая плоть, вгрызлись в тело. Кровавые брызги выстрелили в воздух. Он закричал, но не услышал крика; оглянулся, но ничего не увидел. Нет. Что-то всё-таки видно… Недалеко, в клетке, в центре большого зала, копошится крепкое бородатое тело в попытках противостоять здоровенному конвоиру, орудующему металлической цепью. Мычит, бьется о железные прутья, пытается вырваться.

      – Пошли, царь-батюшка, – кричит коренастый детина, стягивая оковы за спиной пленника. Тот лишь молчаливо сопит, словно бездумная кукла трясет головой, – затем, вспомнив что-то, открывает рот.

      – Прости меня, Господи! – пытается закричать Емельян, но не слышит слов.

      Вот только бородач, оскалившись, раздвигает разбитые губы и громко, по-звериному, ревет. И рев его, ударяясь в потолок, долго мечется между стен.

      Верзила, доставая из-за пояса деревянный конус с лоскутами у основания, ловко запихивает его убогому в рот; обматывая тряпицу вокруг головы, довольно улыбается.

      Бесноватый успокаивается, в глазах тухнут остатки разума, – словно кто-то выключил свет.

      Стражник пихает в спину безропотного пленника, влачащего за собой тяжёлые железа:

      – Пора на престол, царь-батюшка. Гыы! Свет меркнет.

      Емельян, теряя ощущение времени, провалился в беспамятство…

      «Просыпайся!» Закусив губу, он почувствовал солоноватый привкус. Боли не было, как не было и мира вокруг. Все усилия привести себя в чувство ничего не дали. Действительность не желала проясняться. Он перестал ощущать себя человеком. Он – «нечто». Разум сам по себе.

      – Я Емельян! – завопило его сознание, с ужасом ощущая, как разваливаются логические связи, удерживающие прежнюю личность.

      Где-то вдалеке тысячеголосый рев толпы взорвал воздух. Пещера, в которой блуждал его разум, неожиданно превратилась в извилистый коридор со множеством комнат, заваленных всевозможным хламом.

      – Или я Пётр? – спросил он себя, сам не понимая, откуда взялось именно это имя. На стене он увидел светящиеся экраны, на которых… «О, чёрт! Это же камера!» –