Цезарь, или По воле судьбы. Колин Маккалоу

лет тринадцать-четырнадцать. Смуглая, как и все в той семье, но очень симпатичная. Приятная малышка, как выразились бы Юлия и моя мать. Очарованная Катоном, как позже писал мне Филипп. Я тогда торчал в Луке с Помпеем и Марком Крассом, отбиваясь от попыток отобрать у меня звание командующего и провинции. Она была помолвлена с Корнелием Лентулом, но тот умер. А тут после аннексии Кипра вернулся Катон с двумя тысячами сундуков золота и серебра, и Филипп – он был консулом в тот год – пригласил его на обед. Марция и Катон с первого взгляда влюбились друг в друга. Катон попросил ее руки, что вызвало в семье легкое замешательство. Атия пришла в ужас, но Филипп, подумав, решил занять выжидательную позицию. То есть, будучи женатым на моей племяннице, стать еще тестем моего злейшего врага. – Цезарь пожал плечами. – Филипп выиграл.

      – Наверное, Катон и Марция разлюбили друг друга, – предположил Гирций.

      – Нет. Явно нет. Иначе Рим не был бы потрясен.

      – Тогда почему? – спросил Фаберий.

      Губы Цезаря скривились в неприятной ухмылке.

      – Насколько я знаю Катона, могу предположить, что он считает свою страсть к Марции слабостью.

      – Бедный Катон! – сказал Фаберий.

      Цезарь лишь хмыкнул и обратился к письму:

      – «И это все, Цезарь. На данный момент. С сожалением услышал, что Квинт Лаберий Дур был убит, как только высадился в Британии. Какие великолепные донесения ты нам присылаешь!»

      Он положил на стол тут же свернувшийся свиток и взял в руки меньший, помеченный сентябрем. Развернул его и нахмурился. Некоторые слова были смазаны, будто на них пролили воду, прежде чем чернила впитались в папирус.

      Атмосфера в комнате ощутимо переменилась, словно позднее солнце, все еще ярко светившее, внезапно зашло. Гирций поднял голову, у него мурашки побежали по коже. Фаберий задрожал.

      Цезарь был прежним, но словно окаменел. Застыли даже его глаза, прямого взгляда которых не мог вынести ни один человек.

      – Оставьте меня, – сказал он ровным голосом.

      Не говоря ни слова, Гирций с Фаберием встали и выскользнули из палатки, бросив прямо на рукописях свои перья, с которых стекали чернила.

      О Цезарь, как мне это перенести? Юлия умерла. Моя чудесная, красивая, нежная девочка умерла. Умерла в двадцать два года. Я закрыл ей глаза и вложил золотой денарий в губы, чтобы у нее было лучшее место в скорбной ладье Харона.

      Она умерла, пытаясь родить мне сына. На седьмом месяце – ничто этого не предвещало. Разве что она была слишком слаба. Она никогда не жаловалась, но я-то видел. И у нее начались роды. Она родила. Мальчик на два дня пережил свою мать. Она умерла от потери крови. Невозможно было остановить кровотечение. Ужасная смерть! Она не теряла сознания до последнего, просто слабела, бледнела, хотя была беляночкой от рождения. Все разговаривала со мной и с Аврелией. Вспоминала, чего не сделала, брала с меня слово, что я обо всем позабочусь. О всякой всячине, например о необходимости проветрить зимние вещи, хотя до этого еще несколько месяцев. И все повторяла, как любит меня. И как любила –