Последний рейс «Фултона». Борис Сударушкин

вытерла Тихону лицо. – Откуда ты такой взялся?

      Теперь Тихон узнал ее – это она открыла красногвардейцам дверь в зимний сад губернаторского особняка. И странное ее имя вспомнил – Минодора.

      – Товарищ командир, подойдите сюда! – крикнула кому-то женщина.

      Подошел сердитый угловатый человек с плоской сумкой на боку и тяжелым маузером на узком ремешке через плечо. С ним трое или четверо красноармейцев.

      Командир присел перед Тихоном на корточки. Глаза под козырьком фуражки со звездой строгие, холодные.

      – Ты кто? Откуда? Говори правду!..

      Командир произносил слова очень твердо, не смягчая согласных, a Тихон подумал, что это латыш или австриец из военнопленных.

      Шепотом рассказал о барже, как пытались порвать трос, как плыл сюда. Речь давалась с трудом. От слабости по лицу текли слезы, и Тихон никак не мог взять себя в руки, сдержаться.

      Женщина вытирала слезы косынкой, а командир хмурился. Недоверчиво, как показалось Тихону, качал головой.

      Потом поднялся, приказал:

      – Дайте ему спирт! Один-два глоток – это можно… Потом немного кормить… И Мехедова ко мне срочно, чтобы бежал!..

      Тихона одели в чью-то гимнастерку, накинули на плечи шинель. От спирта по телу разлилось тепло, шумело в голове. Но он еще слышал, как сердитый командир говорил:

      – Баржа против Волжской башни… Наши там… Тюрьма это. Надо рвать трос. Снарядов не жалей, но работай, как ювелир, товарищ Мехедов! Будешь ошибаться – буду сам лично тебя стрелять!

      Потом Тихон поплыл куда-то, но эта река была теплая и без берегов. Его положили на носилки, куда-то понесли. А рядом шла женщина с красной косынкой в руке и плакала.

      Тихон уже не видел, как человек, которого командир называл Мехедовым, долго и осторожно наводил ствол шестидюймового орудия туда, где стояла баржа.

      Первый снаряд взметнул водяной столб правее баржи. Второй – перед самым носом. Третий уже левее, но до якорного троса не достал.

      Мехедов рукавом гимнастерки вытер вспотевший лоб, сдвинул маховичок наводки на самую малость.

      От четвертого снаряда баржа вздыбилась на волне, и надорванный трос лопнул. Подхваченная течением, баржа стронулась с места.

      – Хорошо, Мехедов! – похвалил артиллериста строгий командир, не отрывая глаз от бинокля. – Буду представлять тебя к награде…

      Мехедов оглох от выстрелов, от напряжения. Кто-то сунул ему зажженную цигарку, он затянулся, отошел от орудия и упал на мокрую траву…

      Дождь уже стих, мятежники ход баржи заметили. По ней, надрываясь, застрочили пулеметы. Батарея в Коровниках всеми орудиями забила по Стрелке. А тут новая беда – там, где Которосль впадала в Волгу, баржа села на мель. Огонь пулеметов стал прицельней, убийственней. В бинокль видно, как очереди щепили борта, рушились поленницы, падали на дно люди…

      – Мехедов! – крикнул командир. – К орудию! Клади снаряд совсем рядом.

      – Не могу! Руки трясутся! – взмолился Мехедов.

      – К орудию! – схватился за кобуру командир.

      Взрывом под самое днище баржу опять кинуло на стрежень. С носового