Сахва. Александр Сергеевич Поляницин

до моих ушей.

      Их тайна рушится на мой разум вопреки строгому запрету. К шоку от услышанного подключаются фобии, ибо постепенно приходит понимание, где я. Затем я вспоминаю и зачем здесь нахожусь. Нулевой и Первый уверены, что я все еще без сознания. И говорят, говорят, говорят, добавляя подробностей. А я силюсь снять наушники, но в то же время не могу себя заставить. И слушаю, слушаю, слушаю…

      Я внутри подводной лодки, которая осуществляет процесс погружения. Вместе с Первым и Нулевым я кропотливо работал над этой операцией, досконально знал все, что должен был сделать, прибыв сюда. Готов был и к некоей дезориентации, которая должна была наступить после пробуждения, и знал, как ее преодолеть.

      Почему лидеры Организации настояли на том, что нас нужно усыплять, чтобы переправить на исходные точки, оставалось большой загадкой как для меня, так и для Нулевого с Первым. У нас на троих был специальный канал связи. Первый оказался в подлодке Океании. Нулевой и я – в подлодке, принадлежащей Хартленду. Задачи каждого четко распределены. Задача Первого – атаковать нас торпедой.

      Но знания о том, как преодолеть дезориентацию после пробуждения в подводной лодке, не пригодились: хватило воспоминания о том, что я уже приходил в сознание после усыпления, как раз перед тем, как оказаться в подлодке. Тот опыт пробуждения был менее удручающим, но точно не менее примечательным.

      Тогда я очнулся и понял, что меня кто-то несет. Угадывался человеческий силуэт, но он был настолько твердым, что казалось, будто все его одеяние было сделано из стали. Невозможно было даже предположить, кто это, но проклятия в мой адрес исторгались, судя по голосу, пожилым мужчиной. Нес он меня так же, как и бранил – уверенно, не прерываясь, будто совсем без усилий, и такой легкости способствовали не мышцы, а некие трубчатые механические приборы, шедшие вдоль его рук и ног и имеющие источник питания на спине. От него исходило странное ощущение… иное чувство времени: сейчас оно ощущалось ни как однородная линейная текучесть, а являло всю сложность движения своих потоков, сложность, постижимую лишь до определенного предела… Так вот кто он такой…

      Я успел осмотреться. Увидел небо, серо-голубой, неравномерно прокрашенной тушей нависшее над морем. Море же представляло вязкую безразмерность, вздыхающую спокойными волнами. Оно выкрасилось в цвета неба, будто желая быть на него похожим. На полпути к горизонту из воды выступал айсберг, похожий на съеденный наполовину брикет пломбира. Его и так восхищающая абсолютная белизна еще больше выделялась из-за голубых прожилок, порожденных игрой света с неровностями.

      Мы передвигались по хребту подводной лодки. Здесь же расположился и ее экипаж, застыв по стойке смирно. Капитан судна замер сбоку, уткнув кончики пальцев в висок. Мой взгляд пополз вбок. На берегу – скопление кафиров, провожающих экипаж. Они все, все до единого, казались застывшими, абсолютно неподвижными… Я хотел снова взглянуть на подводников, но не успел.

      Тот, кого звали