Возвращение. Светлана Вяткина

не отобрал.

      – Нешто помещик отдаст? – усомнился кто-то.

      – Отберем силой. Помещик один, а нас – вона! Войну тока кончим.

      – Как же кончить ее?

      – Бают, Гришка Распутин хочет заключить мир и дать мужикам землю, – заговорил рябой солдат, – только разные там графья да князья ему мешают. Говорят, у них с царицей амуры…

      – Ну и пущай! Ежели генералам можно, то почему мужику нельзя. Эх, сказал бы он царице, дескать, отдавай, матушка, землю народу и заключай мир. Царь, говорят, добрый человек, но с нами слишком мягко тоже нельзя. Он, сердешный, все молится.

      – Дураки вы стоеросовые! Истинно темный народ! Противно слушать! – вмешался высокий плечистый солдат. По всему было видно, что он не из крестьян. Все повернули головы в его сторону.

      – Кто это даст вам землю? Держи карман шире! Ее надо зубами вырвать у помещика, как и у фабриканта фабрику. Прежде всего надо убрать с трона Николашку, за ним повалится вся остальная сволочь. Тогда будет вам и мир, и земля. Революцию надо делать, как о пятом годе. Мы, рабочие, тогда восстали, а вы, мужики, плохо нас поддерживали. Мало вас казаки пороли.

      Все были смущены резкостью тона верзилы, но никто не хотел с ним связываться.

      Поезд подошел к какой-то станции. Паровоз отцепили, и он, пуская клубы пара, со свистом отманеврировал к водонапорной башне – заправиться водой.

      Солдаты, звеня пустыми котелками, кинулись за кипятком на станцию.

      Неожиданно в вагон вошел жандармский унтер-офицер в новеньком мундире с аксельбантами.

      – Кто тут сейчас ругал царя? – сурово спросил он.

      Все молчали.

      – Не скажете, – продолжал унтер, – отцепим вагон и всех задержим до выяснения личности диффаматора.

      – Ну я высказывался, – сказал рабочий, вставая.

      – Иди за мной! – скомандовал жандарм и пошел к выходу.

      Солдаты молча смотрели вслед долговязому. Каждый думал одно: кто настучал?

      Вскоре поехали дальше.

      Вечером кондуктор зажег в фонарях стеариновые свечи, которые ужасно коптили. Затеяли общий чай. С удовольствием ели сало и вареные яйца с белым хлебом. Инцидент с рабочим постепенно стерся, но языки прикусили. Говорили в основном о скудных урожаях в последние годы, яловости коров и о бабах, переставших рожать, так как солдатам почти не давали отпусков, да о ветшающих без хозяина избах. Во всех несчастьях винили немцев.

      Как-то во время перекура Назаров разговорился с бывалыми солдатами. Они вмиг разгадали в нем барина, а узнав, что он студент университета, закидали вопросами. Спрашивали о причинах войны, дескать, чего это немцу неймется, а также крещеный ли это народ и не по-латински ли они веруют во Христа? Видно было, что воевать мужичкам неохота, но за Рассею постоять никто не отказывался. Крестьянский патриотизм отличался практичностью: «На кой нам сдалась эта пеханая Галиция, когда своя земля без хозяина сохнет. Ежели немецкий кайзер накудесил, то его одного и выпороть, а людишек разогнать, пущай бегут с миром, и мы потекем до дому».

      Штаб пехотной дивизии размещался в центре