О видах на урожай, альфа-самцах и кусочке счастья (сборник). Альфия Умарова

мудрости его кумира. Так, одна волосатая неопрятность.

      Не закурил. Зачем обманывать? Да и обманываться… давно уже не мальчик.

      Курсор на мониторе нетерпеливо пульсировал, словно ждал, когда же человек начнет.

      Но человек сидел неподвижно. И тоже чего-то ждал. Не озарения. Не удара в темечко кого-то оттуда, свыше. Догадался уже: то самое, свыше, либо сразу есть, либо никогда не придет – жди не жди.

      Понимание этого шло к нему долго. Встречалось с возмущением, вполне искренним негодованием. Он был уверен, что разговоры про врожденную гениальность, дар свыше – байки. Что его просто еще не оценили, не поняли.

      У нас ведь памятники ставят после смерти.

      Когда-то давно, еще в школе, он что называется подавал надежды. Тогда рамки обязательной программы были ему узки, и потому он любил писать сочинения на свободную тему. Тут его полет не был ничем ограничен, и он с упоением фантазировал: то покорял космические дали, то нырял в океанские глубины, то отправлялся на полюс… Учителям казалось, что мальчик неординарен и далеко пойдет.

      Закончив школу, пару лет пробегал курьером в газете, зарабатывая стаж и понемногу пописывая. Потом – литературный институт, который должен был развить его способности и сделать настоящим писателем. Увы, после третьего курса за систематические прогулы и «хвосты» несостоявшийся гений был отчислен.

      Но он не огорчился. Какая ерунда – институт, говаривал он приятелям. Чему он может научить?! Настоящий талант не нуждается в огранке, он «блистателен как бриллиант чистой воды».

      От этой фразы – про чистоту драгоценного камня – разило шаблонностью, он это понимал, но сравнивать свое дарование с чем-то менее блестящим и ярким не желал.

      А другие отчего-то не замечали в нем особенных способностей: его взяли лишь внештатным корреспондентом в ту самую газетку, где он начинал курьером.

      По молодости он еще тщился, пыжился доказать, что остальные – ему не чета. Всё собирался написать что-нибудь этакое эпохальное, что перевернет литературный мир и принесет ему неслыханную славу. Но хотелось есть, и он годами строчил «на потребу». С брезгливостью, снисходительно, будто делая одолжение – нате, читайте, ведь ЭТОГО вы хотели.

      Он даже сочинил пару больших вещей. Первая была гремучей смесью фантастики с мистикой, приправленной перчиком сексуальных сцен, вторая – рыцарским романом на современный лад, где кавалеры прекрасных дам с мечом в ножнах разъезжали на… мерседесах и пили кока-колу.

      Ни то, ни другое почему-то не напечатали.

      Однако он продолжал жить в предвкушении: вот-вот откроется ОНО, то самое, заветное. Откроется только ему единственному. И тогда заткнутся все, кто относился к нему презрительно: «Писака!»

      Но ОНО где-то блуждало, наплевав на его мучительное ожидание. Приходило к другим, озаряло, согревало их в лучах приходившей следом славы, нежило в объятиях приятной известности.

      Он не завидовал таким обласканным. Подавлял в себе это чувство, считал