013. Герман Харрисон

пятый

      День мы проболтались просто так. Проверили и погрузили снаряжение, технику, боеприпасы и потом слонялись без дела. Нам завидовали: служить на земле всегда безопасней, а на такой спокойной планете как Вифлеем, так вообще сказка. В столовой кто-то вкинул, что там еще и коров выращивают и мысль о большом сочном стейке завладела умами. Продолжать жрать концентрат стало невозможно, все побросали ложки и ударились в воспоминания кто где ел лучшее мясо в своей жизни.

      Фантазия других пошла еще дальше и дошла до воображаемых фермерских дочек. Рослых, улыбчивых, с тугими сиськами, никогда не видевших настоящих мужиков. Тут уж воображение разыгралось не на шутку, за каких-то пять минут скатились до такой пошлой мерзости, что слушать стало тошно.

      Я нашел лейтенанта в кают-компании читающим книгу и спросил к чему нам там готовиться, тот глянул на меня рассеянно и сказал, что готовиться надо ко всему, а к чему конкретно нам объявят уже на Вифлееме. Ясно. Возвращаясь мимо столовой, я увидел, что герои Сартуса дошли до того, что стали изображать сцены совокупления не то с дочками, не то с коровами, хохот стоял такой что переборки дрожали. Везет же людям.

      Я вернулся в каюту, прилег и думал про эту миссию на Вифлееме. Все вокруг только и говорят, как нам повезло, а я знаю, чего стоит такое везение и сколько оно может длится.

      Новый Вифлеем, надо же. Столько тысячелетий люди верят в историю, что их создали по какому-то замыслу ради какой-то цели. Верят будто в их жизнях есть смысл, будто у Бога для каждого есть свое предназначение. Они что-то планируют, что-то строят, мнят что контролируют свою жизнь. И молятся Богу, чтобы ничего не помешало их планам. Но есть такая штука как хаос, он может принимать любое обличье: может стать кирпичом, упавшим на голову, а может невидимкой преследовать годами, а потом уничтожить всё в один миг.

      В нашем случае он обернулся раком мозга. Сколько помню, у мамы всегда болела голова, но она не жаловалась, улыбалась мол что за болезнь такая, у кого она не болит. И все вокруг не придавали этому значения, пока не стало слишком поздно. Пока мама была жива, наша семья была целым миром, а я его центром. Мне казалось, что так будет всегда, но первый же урок жизни был жесток: счастье мимолетно и хрупко, как и все что строит человек.

      Я с детства верил в Бога благодаря рассказам мамы. Он был добрый и любил всех. Потом, когда маму везли хоронить какая-то женщина чтобы утешить меня сказала: не плачь, Господь забрал твою маму, она сейчас в лучшем мире. И тогда я возненавидел Бога. Для меня он стал жадным завистливым старикашкой, готовый ради какой-то своей прихоти сделать несчастными людей. Просто так, просто потому что может.

      Он может забрать любого, ему плевать на тех, у кого не было никого ближе этого человека. Моя мама никогда не покинула бы меня по своей воле. Даже ради садов Эдема, даже ради самого Бога. У него там полный рай святош и праведников, но он все равно забрал мою маму.

      Потом я конечно повзрослел, злость и обида ушли. Я не знаю почему