Взгляд в прошлое. Великая Победа над фашизмом. Нелли Копейкина

на селе поняли – лучше всего от взрывов прятаться в том самом огромном подвале большого дома. И при звуках приближающихся самолётов сельчане как угорелые бежали туда.

      Вокруг уже всё ухает, где-то клубы дыма, какие-то хаты горят. А нас подхватят мамка и тетка за руки, а Мишку мамка на руках несла – и все скопом бежим к этому подвалу. Ни о чём не думаем, только бежим. Уж потом, в подвале, многим сельчанам, наверное, думалось – могли бы и не добежать… Но – успевали. А ведь кто-то так и оставался лежать в пыли, кто-то – не успевал…

      А потом в начале осени в село вошли чужие солдаты.

      Село наполнилось треском мотоциклов, урчанием машин, ржаньем многочисленных лошадей. Подвод немецких было чуть ли не столько же, сколько самих немцев.

      Нашу семью оставили в доме, но оттеснили в дальнюю, без печки, холодную и тесную комнатушку. Там мы почти два года и ютились… Зимой в ней было промозгло, стыло и сыро от нашего дыхания. И свет, и тепло были только от свечки…

      Вместе с немцами появились и мадьяры. Злыми и жадными они были – до ужаса!

      Всё, что им попадало на глаза, мадьяры забирали. Грабили попросту. Увели и закололи корову и двух недомерков-поросят, выловили всех кур, попутно подавив почти все яйца. Весь дом переворошили-перетряхнули, забирая малоношеную одежду и обувь. Все чугунки и металлическую посуду, даже вилки, ложки и ножи – всё сгребли подчистую. Посуду же, которую не брали себе – специально разбивали. Тщательно перетряхивали закутки в поисках разных украшений – даже обычными бусами из деревянных окрашенных бусинок не брезговали. Забрали резную этажерку, которую дед когда-то сам смастерил и подарил бабушке, и зеркало в красивой раме.

      Рядом с зеркалом висел, вырезанный несколько лет назад из какого-то журнала, портретный рисунок, изображающий маленького Ленина – щекастое улыбчивое личико, обрамлённое белыми кудряшками. Снять и спрятать то ли не успели, то ли забыли. Мама очень боялась, что, увидев его, немцы или мадьяры начнут свирепствовать. Могли и расстрелять… Но, увидя этот портрет, пришедшие «новые хозяева», потыкав в него пальцами, чему-то громко рассмеялись, непонятно при этом переговариваясь между собою… И портрет этот не тронули. Так он и провисел там – чудом – до самого конца войны…

      Как мы проживали всё это время оккупации – не помню совсем. Какие-то обрывки в детской памяти задержались. Остальное – стёрлось напрочь. Будто и не было вовсе всего того страшного тяжкого времени…

      Наверное, любая детская память такая. Всё, что плохо и страшно, она прячет так глубоко, что и во взрослом возрасте не вытащишь из головы эти воспоминания. А, может, это такое свойство – не помнить всё то нехорошее, что произошло в детстве, как бы стереть всё это, оставив малозначащие, разрозненные обрывки…

      Вот помню – ещё только начало лета было, уже года два с начала войны прошло: мы с мамкой и тёткой идём по той самой аллее, обсаженной акациями, что к кирпичному дому