Рефлексия. Павел Николаевич Чумаков-Гончаренко

и подкармливает. Ей краюху хлеба дадут, а она кусочек съест, а остальное, хоть сама недоест, но нуждающимся отдаст: воробушков покормит, котенка лишайного приголубит или отдаст свой хлеб, издыхающей псине, у хорошего хозяина, который молодец, так зарабатывается, что кроме своего пуза, ему и подумать то, не о чем и некогда. Но даже в своей жалостливости Сволочь, к всеобщему неудовлетворению и раздражению, всегда доходила до какой-то крайности и неприличия, – жалела она всех и вся: скотину, больных, хромых и прочую дрянь, блуждающую иногда по деревне, без дела, и всеми презираемую. Сволочь часто видели в окружении этой дряни убогой, ибо как в народе говорят – дурак дурака видит издалека. Ее и за это тоже поколачивали: дабы она эту нечисть на улицу не выводила и не таскала за собой по деревне, потому как нехорошо, хорошим людям, на эту всю низость смотреть, да волноваться. А то ведь и захворать можно, всем же известно, что все болезни от нервов.

      По той же самой причине, раздражала она всех и своими бесконечными похоронами, – сдохнет какая-нибудь живность у хозяев, они ее на свалку выбросят, а эта гнида найдет дохлую псину или кошку и ямы роет – хоронит. «Самая сердобольная, что ли?!» – возмущались люди. В общем посмеивались, подтрунивали и поколачивали Сволочь, почти все, кому не лень и за это тоже. Единственное кто любил Сволочь – это дураки, дети до социализации и скотина. Ну, это наверное и логично, ибо в свои годы, Сволочь была изрядной дурой, с младенческим умом и скотской жизнью. Зимой Сволочи, доставалось не так сильно, как сказал поэт – это торжество для крестьянина. Вот Сволочь и торжествовала: питалась мерзлой картошкой и полусгнившими бураками, в общем перебивалась, как могла. А вот весной и особенно к лету, начинались ее труды: огороды, покосы и прочая сельская канитель. Тут Сволочь впрягалась, как шальная лошадь, и вся в пене, хрипя и стеная, трудилась до изнеможения. Так она весь сезон и кочевала, от огорода к огороду, и от двора ко двору, – одновременно помогая и раздражая односельчан, своим поведением.

      Со Сволочью, нормальному человеку было трудно, а порой и просто невыносимо, разговаривать ведь она совершенно не умела, – ну, чтобы поддержать интересную беседу, с умным и хорошим человеком. Она не могла ни нормально поругать власть и односельчан, ни нормально посплетничать и обсудить соседей; она не могла сволочь, даже повесить ярлык, и объявить кого-нибудь сволочью, а лишь покорно и смущенно, понурив голову, говорила:

      – Я сама сволочь, куда мне за другими смотреть?! У меня своего дерьма достаточно, чтобы еще в чужое лезть!

      Односельчанин кивал и соглашался, что иногда даже Сволочь подает признаки некоторого здравомыслия, думая справедливо: "Да-а, я то нормальный человек, мне можно людей определять: кто каков и кому куда. А этой гниде, куда рот открывать?! На нее то и смотреть тошно и противно! Еще не хватало, чтобы она своей скверной пастью, начала ярлыки на людей вешать. Это моя почетная обязанность! Я хоть и не святой, зато точно не хуже других – умный и хороший".

      И он начинал рассказывать