Наследники Дерсу. Книга 1. Пасека. Геннадий Александрович Исиков

вы, что ж, одна живёте? Родных нет?

      – Дочери выросли, а их три у меня, замуж вышли. Навещают. А в родном доме и стены греют.

      – А муж?

      – Муж на войне погиб. А другой позже ушёл из жизни – ран было много, осколок в голове носил…

      – Да, грустная история.

      – А чего ж тут грустного, на то она и жизнь. Счастья на мою долю выпало тоже немало. До войны мы втроём дружили, два друга любили меня. Выбрала я того, к кому сердце лежало. Поженились. Трое малых детей, один другого меньше, уже по койкам. Друг его всё не женится, к нам да к нам. Тут война. Погиб мой голубь. Дети подрастают, «где папка?» спрашивают. А сказать-то боязно, горе детям-то какое. С верой, что папка с войны придёт, жили. Война кончилась. Всё ждём. И тут как-то заходит наш друг в солдатском, с медалями, с вещмешком. Поседевший, натерпевшийся войны, постаревший. Узнать-то с трудом. И тут дети кинулись: «Папка приехал!» – все в один голос и к нему на шею, от радости плачут. Как мне было сказать? Грешна. Святую ложь долго носила, пока не выросли. От людей-то не спрячешься. Но, и вправду сказать, никто ни меня, ни детей не корил, и словом не обмолвился, что дети-то ему не родные. В любви и согласии прожили мы, сколько Бог отвёл.

      Пообедав и расспросив, где находится поликлиника, Сергей сделал прививку от клещевого энцефалита, зашёл в лесхоз забрать обмундирование, под вечер наносил из колодца воды, истопил баню, убрал в хлеве. Севастьяновна отвела ему свободную комнату, светлую и просторную, бывшую детскую спальню. Он подошёл к окну, разглядывая соседские усадьбы с домами, стайками и времянками, перекопанной землёй после собранного урожая, стожками сена. На соседней улице выглядывал дом Ломакина. «Дочка у него, конечно, красивая, – вспомнил он, – простая, деревенская. И ничего особенного такого в ней нет, но очень уж притягательная. И в лесхозе секретарша ничего из себя, цену держит, красавица. Но дома-то она другая: когда корову за титьки дёргаешь – вот тогда спесь и проходит, знакомо».

      – Серёжа, – прервала хозяйка, – попарься в баньке с дороги, – подала чистую старенькую простынь и пахнущее свежестью полотенце. – Дубовый веничек под навесом. Потом приходи, повечеряем.

      Сергей снова и снова поднимался на полок похлестаться распаренным веником, отмякнуть в деревенской деревянной баньке, отводя душу за годы службы в армии, облился ледяной водой из колодца. Оделся, отдохнул на маленькой веранде и зашёл в летнюю кухню. На столе стоял потемневший от времени медный самовар на большом подносе старинной работы, припорошённом золой, с фарфоровым заварным чайником в кованой узорчатой корзинке на трубе и блюдцем под краником.

      – Самогонки налить? – спросила хозяйка.

      – Да нет. Я предпочитаю чай со смородиновым листом.

      – Листьев, цветов и ягод малины насушила, сейчас заварю, голубь, а смородина только в варенье, – она захлопотала вокруг постояльца, выплёскивая скопившуюся от одиночества любовь.

      – А что это за девушка, что меня к вам отправила, Ломакина? – поинтересовался он.

      – Ленка? Она славная. Заместо сына у соседа. Да