Посольский город. Чайна Мьевиль

начинать с самого начала. Выяснять, почему мы можем понимать ариекаев, а они нас – нет. Теперь мы это знаем.

      Пока мы собирались в Послоград, чтобы провести там, как выражался Скайл, наш медовый месяц, он обшаривал библиотеки Чаро-Сити. Я рассказывала ему иммерлетчицкие байки об Ариеке, а когда мы наконец прибыли на место, он обыскал весь послоградский архив, но никаких систематических исследований по своей теме не нашел. Это его обрадовало.

      – Почему никто не писал об этом раньше? – спросила я у него.

      – Сюда никто не летает, – ответил он. – Слишком далеко. Не обижайся, но это же настоящая дыра.

      – Господи, да я и не думаю обижаться.

      – К тому же дыра опасная. Да еще бременские бюрократические проволочки. И потом, честно говоря, в нем же просто нет смысла.

      – В чем? В языке?

      – Да. В языке.

      В Послограде были свои лингвисты, но почти поголовно лишенные права на выезд – те, кто не поленился написать заявление, – они занимались своей наукой абстрактно. Изучали и преподавали старый и новый французский, мандарин, панарабский, беседовали друг с другом для упражнения, как иные играют в шахматы. Кто-то учил языки экзотов, насколько позволяла физиология, разумеется. Местные паннегетчи забыли родной язык, выучив всеанглийский, но в Послограде были в ходу пять языков кеди и три диалекта шурази, и люди могли вполне сносно воспроизводить их все, кроме одного кедийского.

      Местные лингвисты не занимались языком Хозяев. Однако на Скайла наши табу не производили никакого впечатления.

      Он родился не в Бремене и не в колонии, и вообще не принадлежал ни к одной из наций Дагостина. Скайл был с урбанизированной луны, Себастаполиса, о котором я слышала вскользь. Он рос настоящим полиглотом. Я так и не поняла, какой язык он считал родным и был ли такой вообще. Во время наших путешествий я всегда завидовала той жизнерадостной легкости, с которой он игнорировал свою родину.

      В Послоград мы летели с пересадками. Мне еще никогда не доводилось путешествовать с такими разношерстными командами, как в тот раз. Я знала карты густонаселенного познанного иммера вокруг Бремена, было время, когда я могла перечислить названия почти всех народов, живших на его основных планетах, но многие из тех, с кем я летела домой, были из других мест. Среди них встречались терранцы из такой дали, что они подшучивали надо мной, говоря, что их планета называется Фата-Моргана или Зеленая Скрипка.

      Если бы я села на встречный корабль и полетела в другом направлении, то попала бы в такие миры вечного и повседневного, в которых наш Бремен считается легендой. Люди путаются в перекрывающих друг друга слоях познанного пространства. Те же, кто служит на летательных аппаратах экзотов и овладевает искусством выдерживать непривычное напряжение их тяги – у одних она измеряется в силах ласточек, другие движутся за счет сверхсветового сожжения, третьих толкают вопли банши, – заходят еще дальше, описывая уж совсем непредсказуемые траектории, и запутываются