Роман. Владимир Сорокин

между окнами был занят развешанными коробками с пришпиленными насекомыми, а именно – жуками, которых Рукавитинов собирал уже лет двадцать. Коробок было много – до тридцати, а покоящихся в них жуков – тьма-тьмушая: большие и маленькие, чудовищные и микроскопические, они располагались ровными рядами, сверкая сотнями оттенков и поражая причудливостью форм.

      Эта причудливость конструкций всегда притягивала Романа: будучи мальчиком, он часами простаивал возле застекленных коробок, разглядывая жуков и читая латинские надписи, сделанные каллиграфической рукой Николая Ивановича.

      И сейчас, глядя издали на аккуратную коллекцию, он с удовольствием вспомнил, что вон там висит его любимый Aсroсinus Lоngimanus.

      – Вы по-прежнему пополняете свою коллекцию? – спросил Роман.

      – По мере сил.

      – И переписываетесь с энтомологами всех континентов?

      – Мои иностранные коллеги не такие уж известные энтомологи. Они собирают жуков. А это дело трудное, хотя бы потому, что их разновидностей и видов не так уж много. Бабочек, например, гораздо больше.

      – Да, я помню, Николай Иванович, вы говорили это всегда.

      – Ну вот и старый же я попугай! – рассмеялся Рукавитинов, привставая. – Знаете что, Роман Алексеевич, коль уж вы пришли, я позволю себе похвастаться…

      – Новое приобретение? – Роман тоже встал, оставив папиросу на краю пепельницы.

      – Оно самое, оно самое… – Рукавитинов подошел к столу, отпер дверцу, выдвинул ящик и бережно вынул небольшую коробку, обшитую черным бархатом.

      – Смотрите, – он открыл коробку, – это мне прислали из Берлинского музея. В обмен на моих сколий.

      Роман взял коробку в руки. На шелковой подкладке лежал жук удивительной красоты. Он был золотисто-зеленого цвета и весь, с витиеватых рогов до задних ножек, переливался непередаваемым перламутром, словно светясь изнутри.

      – Узнаёте? – приблизился Рукавитинов. – Это гвинейский рогач. А по-нашему Neоlamprima adоlphinae.

      Своими формами жук напоминал облаченного в доспехи самурая, но странные пропорции делали это сходство смешным, отчего жука было немного жалко.

      – Чудный экземпляр. – Роман вернул коробку Николаю Ивановичу.

      – Еще бы, – с довольной улыбкой ответил тот и принялся убирать коробку в стол.

      – Николай Иванович, я вам завидую. – Роман сел в свое кресло и принялся раскуривать потухшую папиросу.

      – Есть чему?

      – Вашей… – Роман задумался на мгновение, – вашей воле.

      Рукавитинов, улыбаясь, опустился в кресло:

      – Можно подумать, что у вас ее нет!

      – Такой – нет, – твердо и искренне ответил Роман.

      – Ну нет такой – есть другая. Ваша воля. У всех они разные, и ей-богу, я не верю Шопенгауэру, что волевые импульсы индивидов могут быть соотнесены. Это не мускульное усилие, а нечто другое.

      – Но разве мы не говорим, например, что сила воли одного человека