Роман. Владимир Сорокин

и принялся вытирать губы белой салфеткой с тем же вензелем НВ. – По-моему, Любаня, как никто, трезво оценивает себя. Она запрещает даже вслух хвалить ее игру.

      – Рома, ну какая женщина способна трезво оценить себя! – развел руками Антон Петрович. – Если она умеет это делать, значит, просто это загримированный мужчина. Сей род лукав. И в лукавстве черпает силу.

      – Какие глупости, – отозвалась тетушка, вставая и направляясь к маленькому плетеному столику, на котором стоял, попискивая, самовар.

      – Позвольте, сударыня. – Дядюшка встал с нарочитой проворностью и перенес самовар на стол.

      Вскоре Роман пил из низенькой китайской чашки душистый, крепко сдобренный мятою чай, а на столе вместо соленостей стояли вазочки с вареньем и медом.

      Разговор шел о новом увлечении молодого гостя.

      Уже более года, как Роман оставил место адвоката и занялся живописью, беря частные уроки и посещая рисовальные классы. Отправляясь в Крутой Яр, он просил тетю Катю выслать заботливо упакованные им этюдник, холсты и краски через неделю, полагая, что не стоит живописать в предпасхальную седмицу.

      – Значит, ты теперь рыцарь кисти и палитры. – Антон Петрович прихлебывал чай из своей огромной фарфоровой кружки.

      – И мольберта, – добавил Роман, накладывая себе прямо в чай клубничного варенья.

      – Да. И мольберта, – серьезно произнес дядя, пространно вздохнув. – Что же. По-моему, это расчудесно. Знаешь, я всегда настороженно воспринимал сообщения Катерины и Любани о твоих успехах в области права. Все-таки зная твой характер… Слава Богу, что ты ушел оттуда.

      – Но с другой стороны, это давало неплохой доход, – осторожно вставила Лидия Константиновна.

      – Ерунда. Главное – человек свободен…

      – Тетушка, я же даю уроки студентам. Конечно, получается гораздо меньше моего прежнего заработка, но мне хватает.

      – Ну и прекрасно, – одобрительно тряхнул белыми кудрями дядя Антон. – Деньги хороши, когда не залеживаются в карманах. В противном случае от них начинает тошнить. Меня, признаться, жуткое любопытство съедает по поводу твоего художества.

      – Меня тоже, – добавила Лидия Константиновна.

      – Страшно интересно. – Дядя допил чай и, чмокнув губами, с легким стуком опустил кружку на стол.

      – Я уверена, что Рома все может делать талантливо.

      – Тетушка, вы преувеличиваете. Я ведь совсем недавно увлекся живописью.

      – Ромушка, а что тебя сподобило на это?

      – Трудно объяснить… – Роман пожал плечами. – Я давно, с детства, завидовал художникам.

      – Вот это здорово! – воскликнул дядя. – Завидовал! Значит, пойдет дело. Если б ты сказал – преклонялся, любил, уважал – я бы в тебя не поверил. Завидовал! Это замечательно.

      – Я попросил тетю Катю выслать все мои принадлежности через неделю. После Пасхи.

      – И это верно. Богу – богово, Аполлону – аполлоново. И все-таки мне страшно хочется посмотреть на твои картины.

      – Картины – это громко сказано. В основном я пишу этюды.

      – Пейзажи?

      – Да.

      – Ну,