Байкал. Татьяна Вячеславовна Иванько

мне кажется, он просто жить без этого любопытства не может. Мне безразлично, что он делает, я только слышу о его похождениях среди людей, когда выбираюсь в города, чтобы купить себе то, чего я не могу добыть или получить в своей чаще, где у меня, как у всех людей обычное хозяйство, вести которое, учитывая, как я навострился за все эти столетия управлять сущим, вести хозяйство намного легче, чем любой многочисленной семье.

      Но никакой лазутчик не сможет войти вот так ко мне. Сам Эрик только мог бы и то, применив Силу. Но это не он, это какой-то замученный ребёнок, обессиленный и умирающий от страха. Но, может быть этот самый пережитый им ужас, али страх смерти, несущейся по пятам, и открыл ему мой дом? Так и есть, должно быть, хотя всё равно очень странно. Зверёныш и есть, самый настоящий… Неожиданно мне стало даже как-то странно тепло на сердце от того, что какой-то маленький человечек, пусть и такой, никчёмный и чумазый, всё же появился в моём доме.

      Я вышел достаточно далеко от моего дома, волною Силы уводя и собак впереди себя, не надо, чтобы те, кто послал их по следу несчастного мальчишки, дрожащего сейчас в моих сенях, поняли, что подошли так близко к дому самого Галалия. А потому они должны увидеть то, что я им покажу.

      Несколько всадников и десятка полтора пеших обступили меня.

      – Эй, старуха, не видала тут…

      – Кого, добры молодцы? Чумазого мальчишки? – спросил я, а они захохотали.

      – Ну, пусть мальчишки, чёрт с тобой! Так видела, значит?

      Я кивнул, а они видят, как кивает старуха.

      – С большого камня сорвался беглец ваш, вона там! Шею и свернул… в яме валяется. Я глядела – дохлый.

      – Нам покажи!

      – Дак идёмте.

      И я даже привёл и показал им то, что сказал и они увидели, что мне было нужно.

      – Вишь, сердешный, в темноте-то не разобрал дороги и ухнулси. Пикнуть и то не успел, – сокрушаясь, проговорила старушенция, которую видела погоня вместо меня.

      Они постояли над небольшим обрывом, на дне которого видели распластанную бездвижную фигурку с раскиданным переломанными ручками-ножками.

      – Достать бы надо? Ить чё-то сказать надоть…

      – Достать? Ну, полезай, умник, свою башку тута и свернёшь. Всё, поехали в обратку. И так полночи носились.

      – Дык-ить зря.

      – Чё зря? Тебе сказали убить, вона – лежит, лучше не придумашь. В реку не бросили, так скажем – бросили, проверит он што ль?.. Всё едем!

      Тут вступила и старуха моя:

      – Чего он сделал-то, что вы такой толпой да с собаками? Убил кого?

      – Не убил… Но…

      – Жалеть не за што, так что…

      – Нихто не заплачет. Так что иди, бабка, твоё дело стороннее.

      – Дак ясно, што стороннее, но… всё ж-таки… живая душа.

      Они заржали, разворачивая уставших от неудавшейся погони коней, ржущих, косящих глазами.

      Другой всё же посмотрел на меня с подозрением:

      – Тебе-то што, старуха, чего разнюхивашь? Ишшо волховать над мертвецом возьмёсся?

      – Ага,