ППГ-2266, или Записки полевого хирурга. Николай Амосов

уарам изредка простучат каблуки девчонки. Иногда из окон слышится радио – музыка… «Была ли речь-то?» Была.

      Обманчивая тишина. Те, кто слышал речь, уже горько думают. Но не все еще и знают. Мысли по инерции еще бегут по старым дорожкам, но натыкаются на острое. О больных… Вчера прооперировал старика с ущемленной грыжей. Поздний случай, с резекцией кишки. Нужно пойти посмотреть. Возможен перитонит. «Хирургии теперь будет – сколько угодно!»

      Вчера был трудный вечер. Хорошо быть молодым, холостым, сильным… Год назад я разошелся с Алей. Спокойно разошлись, по-хорошему. Прожили шесть лет. Любовь была какая! А потом прошла. Детей не было…

      Еще – наука. Хороший был год – сбежал от рутины и скуки аспирантуры, теперь думал, о чем хотел. Теория регулирования жизненных функций. Регулирующие системы организма. Регулирование клетки. Теория психики. Сложные схемы поведения… Понять, хочу понять, чтобы вмешаться. Для этого – математика, физика. Я – инженер и врач, мне доступно. «Теперь придется все бросить… Некогда будет думать». Да и бросать-то нечего. Багаж маловат. За год аспирантуры сменил три кафедры и, наконец, сбежал. Никаких научных работ и конкретных тем. Только тетрадочки с «теориями». Смешно…

      Пошел в больницу. За полчаса город уже изменился. Суета, тревога. Женщины спешат с кошелками, у магазинов – очереди. Мужчин не видно. Наверное, дома, последние часы. «Явиться через два часа после объявления всеобщей мобилизации по адресу…» По радио все еще музыка. Но вот-вот местный диктор объявит: «Приказ…»

      Наша межрайонная больница построена на окраине. В вестибюле много посетителей. Обычно в воскресенье здесь довольно приятно. Выздоравливающие выходят к родственникам, радостно улыбаются, что-то говорят и тут же на скамейках закусывают. Или выходят в садик. Сегодня только плачут.

      Девушка-санитарка дает мне халат и сообщает: «Борис Дмитриевич наверху».

      Вот он сидит в коридоре за столом и пишет. Сухой, высокий старик, седина ежиком. Б.Д. Стасов, племянник Владимира Васильевича Стасова. Человек – отличный, доктор – хороший, а хирург – средний. Я так считаю и только чуточку сомневаюсь – могу ли судить? (Стаж у него – лет сорок, у тебя – неполных два.) Немножко поговорили о войне, о больных, и меня вызвали в военкомат.

      У военкомата, на углу Советской и Энгельса, оживленно. Толпится разный народ, мужчины военные и в гражданском. Даже стоит легковая машина. Их в нашем городе всего три штуки. Часовой. Свежий приказ на двери. Чернеют слова: «Всеобщая мобилизация».

      Майор распорядился:

      – Пойдете во вторую школу на призывной пункт хирургом в комиссию. Сейчас.

      2-я школа новая, четырехэтажная – украшение Череповца. Пока здесь относительно тихо. Врачи уже в сборе. Я знаю их всех: терапевт, глазник, отоларинголог, невропатолог и я – хирург. Начальник пункта, толстый подполковник, предупредил:

      – Товарищи врачи, судите строго и ответственно. Я знаю ваши штучки – направлять на консультацию, обследования. Этого не нужно. Времени нет. За два дня мы должны отмобилизовать наши контингенты.

      Мы рассаживаемся в двух кабинетах. С четырех часов пошли мобилизованные. Регистратура выдавала нам их карточки или просто военные билеты. Солдат вызывают из коридора по фамилиям, секретарь проверяет, когда проходил медкомиссию. Если давно – посылает к врачам, если недавно – спрашивает:

      – Здоров? Служить можешь?

      – Могу.

      Штамп – и конец. Принят.

      Вот они идут передо мной – защитники Отечества. От 20 до 35. Колхозники из пригородных деревень. Рабочие нашей промышленности – лесопилки, пристаней, леспромхоза, мелкие служащие – их теперь много в районе и городе, сапожники и портные из артелей. Они мне знакомы – по больнице, по прошлым переосвидетельствованиям, просто по улице. Плохо одетые, но не запущенные, в чистых рубахах.

      Так уж повелось на Руси: в большинстве – худые. Хмурые. Слов не говорят. Собрались на тяжкую работу. Нужно. Надо идти. Они раздеваются у входа в класс, в загородке из скамеек. Кладут на пол свои холщовые мешки или фанерные чемоданчики, снимают латаные сапоги или матерчатые туфли, брюки и пиджаки из «чертовой кожи», домотканые холщовые порты и подходят к доктору, прикрывая ладонями стыдные места.

      Голый человек совсем безоружен. Он даже соврать боится, если, конечно, опыта не имеет.

      – Ну, так что болит?

      – Да так, ничего, к погоде плечо грызет, перелом был.

      Ему 35 лет, трое ребят и беременная жена. Руки от работы будто покрыты дубовой корой. Он робко говорит свои жалобы, чуть-чуть надеется, что доктор найдет какой-нибудь огрех в его теле и отпустит домой.

      Я смотрю на его руку, проверяю силу и объем движений в суставах. Потом слушаю его грудь – без капли жира и с четкой границей коричневого загара на шее. Слушаю больше для порядка, он здоров.

      – Все у вас хорошо. Нужно служить.

      – Служить так служить. Как все, так и мы.

      Пошел одеваться, будто с облегчением. Молодой парень, с чубом, с улыбкой всеми зубами.

      – Не, не