Предчувствие. Николай Боярчук

руки к груди и стал как бы благодарить своего грабителя вместо того, чтобы просить о пощаде.

      – Ты что? Издеваешься? – Федя пристально посмотрел в глаза незнакомца. И увидел, что тот не врет. И в его глазах нет никакого страха.

      «Наверное, какой-то дурак, – решил Федя про мужчину. – Из ума выжил на старости лет. Вот и все объяснение. Но он-то что здесь делает?!»

      Неожиданная податливость прохожего заставила Ричарда насторожиться. И он подумал, нет ли в этом Хойму какой-то против него засады? Сверкнув гневно очами в старика, Федя быстро перебежал на другую сторону улочки – к забору, который показался достаточно низким для того, чтобы в случае чего перемахнуть через него и скрыться от возможного преследования. А Ричарда никто не преследовал. Он снова остался один-одинешенек. И только подумал, а почему это здесь не светлеет? И нахлынуло чувство опасности.

      «Ричард ты деланый! А не Федя, – подумал он про себя. – То есть Федя ты чиканутый! Значит, малость того, чокнутый. Куда же ты попал? И что теперь будет? Уволят тебя с работы, как пить дать, уволят!»

      У Феди неприятно засосало под ложечкой.

      Захотелось обратно в автобус. Или в пустой вагон электрички. Она здесь где-то ходила, ее свистки доносились из-за дальних деревьев и домов. «Но если у меня работает слух и я даже чую, как смачно пахнут местные сосны, а руками могу потрогать здешние лужи, значит, я совершенно нормальный человек!» – рассудил Федя-Ричард примирительно.

      Живший в нем некогда литературный критик, будучи невостребованным, превратился в ядовитую зануду и докучал ему вечным сопротивлением.

      «Ты думаешь, что для порядочности и той же нормальности достаточно иметь нюх, зрение и способность к ощущениям?» – задал контрвопрос внутренний голос и двойник Феди. Вряд ли это был Ричард. Федя ощутил себя в этой связи многогранным, посвежевшим и даже воспрянул духом, поскольку он всегда имел вкус к умным рассуждениям. И потому часто бывало, мысленно сам с собой разговаривал. Эту вторую его привычку выдавали на челе две глубокие и не по возрасту морщины, часто взбухающие над переносицей бугры и от них еще одна поперечная морщина. Только сейчас лоб его как бы очистился, и почему-то ему стало легко. Он подумал: а не наблюдает ли кто-то за ним? И сам же поймал себя: он просто устыдился своей беспечности, или, лучше сказать, безответственности.

      Ему вдруг открылось тайное значение и провокационность слова «хойму». Здесь, в этой скабрезной местности, куда его нечаянно занесло, ему можно все. Так не бывает. В обычной жизни это запрещено. Но теперь все позволено и, может быть, для чего-то полезно.

      Это ощущение стало перерастать в уверенность, когда по другую сторону забора и в глубине сада он увидел молодую женщину, развешивающую отстиранное белье. И чтобы закрепить свое разумное, то есть принадлежащее к миру мыслей, открытие вескими материальными аргументами, Ричард в одно движение перепрыгнул через забор. Сломив, было, отрезвлявшие его сомнение и робость, он решительно направился