Госпожа Сарторис. Эльке Шмиттер

Я – дочь мелкого служащего, моя мать даже не читала газет, наш дом был куплен в рассрочку, а по субботам отец ходил в трактир играть в скат, пока мать готовила фасоль. Ринекеры владели большим имением в пригороде, родной отец Филипа был летчиком и погиб во время войны, они проводили вечеринки, о которых писали в журналах. Я умела петь и танцевать, очень неплохо рисовала, я считалась красивой и обладала прекрасным воображением. Но как я буду знакомить своих родителей с семьей Ринекер, я вообразить не могла.

      Мы об этом не говорили. Я не хотела ничего испортить и решила положиться на Филипа. Он казался таким уверенным и заботливым, таким преданным и нежным, что я просто представить не могла, что когда-нибудь это изменится. Осенью он возобновит учебу, через два года ее закончит, и мы поженимся. Он с таким отвращением говорил о своей семье, что я всегда боялась только за него и никогда – за нас.

      Он подарил мне тонкое золотое кольцо с плетением.

      Потом пришло его последнее письмо. Это случилось в день нашего последнего свидания, перед его отъездом в М.

      Видимо, я упала в обморок. А когда очнулась, то уже лежала на кровати, и на меня смотрели строгие глаза врача. Когда он спросил, могу ли я разговаривать, вопрос показался мне бессмысленным, и я подумала, что все еще сплю. Поэтому и не удивлялась, что разговаривать не могу; лишь хотела снова проснуться. Утратить дар речи было тягостно, но я настолько устала, что хотела поспать подольше, несмотря на этот странный сон, в котором у меня на кровати сидели родители с обеспокоенными лицами, мама – заплаканная, папа – в немой растерянности. Наконец врач развернулся и вышел вместе с родителями, и я испытала облегчение, что теперь можно спать дальше.

      Лишь некоторое время спустя я поняла, что действительно не могу говорить. Я помнила письмо Филипа, помнила, как читала его, и пустоту потом. Видимо, мама нашла и тоже прочла его, потому что она не задавала вопросов, и спрашивать действительно было нечего. Врачи в санатории пытались от меня добиться, что я помню и что написал Филип, но я им не сказала. Они уверяли, что об этом важно поговорить ради выздоровления, но я считала, куда важнее больше никогда об этом не разговаривать. Возможно, я еще стыдилась, что настолько ему доверяла, потому что вдруг обрела твердую уверенность, что он обманывал меня вообще все время, а сам просто нашел развлечение на лето и, возможно, даже заключил пари с другом, что соблазнит меня. Сейчас я уже думаю по-другому и считаю, что он был просто слабохарактерным и мягким человеком, который не желал ни о чем задумываться – как и я. А когда он рассказал семье, что хочет на мне жениться, то вдруг осознал всю сумасбродность этой идеи. Я уверена, деньги решающей роли не играли. Но тогда я думала иначе. Тогда, в санатории, я делала упражнения и писала родителям короткие письма. По вечерам я читала – там была довольно внушительная библиотека, и я поглощала все подряд – медленно, непритязательно, иногда с неподдельным интересом. Мне нравилось наблюдать, как передо мной течет жизнь, разворачиваются несчастные