Пентаграмма. Ю Несбё

не ответил. Вытащил из левого кармана джинсов смятую пачку «Кэмела» и выковырял из нее окурок.

      – Ах да, припоминаю, – улыбнулась Беата. – Ты же рассказывал весной, что вы собираетесь в отпуск. Кажется, в Нормандию? Везунчик…

      Харри сунул бычок в зубы. Вкус – преотвратный. И больной голове это вряд ли поможет. Поможет только одно. Он покосился на часы. «Понедельник – с четырех до часу…»

      – С Нормандией не получилось, – сказал он. – Да?

      – Да. И вообще не из-за этого. А из-за того, кому это дело поручено и кто ждет нас наверху. – Он затянулся и кивнул в сторону верхних этажей.

      Беата пристально на него посмотрела:

      – Да не зацикливайся ты на нем, Харри.

      – Не зацикливаться, говоришь? – Харри выдохнул дым. – Он делает людям больно, Беата. Не мне тебе рассказывать.

      Беата покраснела:

      – Мы с Томом встречались совсем недолго, Харри, вот и все.

      – Не тогда ли ты ходила с синяками на шее?

      – Харри! Том никогда… – Беата осеклась, поняв, что повысила голос. Но эхо ее слов не достигло верхних этажей: его перекрыл глухой грохот приехавшего лифта. – Не любишь ты его, – уже тише сказала Беата, – вот и придумываешь. На самом деле у Тома есть положительные качества, о которых ты и не догадываешься.

      – Хм… – Харри затушил окурок о стену.

      Беата открыла дверь лифта и вошла.

      – Ты не со мной? – Она посмотрела на Харри.

      Тот стоял и стеклянными глазами смотрел на что-то. Лифт. Дверь, которую нужно открывать самому. Черная железная решетка, которую закрывают за собой, прежде чем лифт тронется. Снова крик. Немой крик. Харри покрылся потом. Глотка виски оказалось недостаточно.

      – Что-то не так? – спросила Беата.

      – Да нет, – сипло ответил Харри. – Просто не люблю старые лифты. Я лучше пешочком.

      Глава 4

Пятница. Статистика

      В доме действительно было две мансарды. Дверь одной из них была открыта, но поперек дверного проема была прикреплена оранжевая лента полицейского заграждения. Харри пришлось согнуться пополам, а когда он выпрямился во все свои сто девяносто два сантиметра, то чуть не упал – так закружилась голова. Гостиная. Дубовый паркет, косой потолок с окнами. Жарко, как в сауне. Небольшая квартира была обставлена в духе минимализма – совсем как его собственная, но на этом сходство заканчивалось. Тут стоял ультрамодный диван из «Хильмерс Хус», стол из «R.O.O.M.» и маленький пятнадцатидюймовый телевизор «Филипс» из прозрачного пластика холодного голубоватого цвета, который отлично сочетался со стереосистемой. В открытые двери Харри увидел кухню и спальню. Всё. Было на редкость тихо. У кухонной двери, скрестив руки и раскачиваясь с пятки на носок, стоял полицейский в потной насквозь униформе и, подняв одну бровь, изучал Харри. Когда тот потянулся за удостоверением, полицейский криво улыбнулся и покачал головой.

      «Все узнают обезьяну, – процитировал про себя Харри. – Обезьяна – никого»[4].

      Он провел рукой по лицу:

      – Где следственная

4

Фраза принадлежит норвежской журналистке и социологу Хильде Хёуаланн.