А порою очень грустны. Джеффри Евгенидис

я прячусь.

      Брови у Терстона начинали отрастать, придавая выразительности его большим глазам. Он был обут в кроссовки и стоял на пятках, сунув руки в карманы.

      – Ты всегда так – приходишь на вечеринки и прячешься?

      – От вечеринок мои мизантропические настроения обостряются. А ты-то что здесь делаешь?

      – То же самое. – Мадлен сама себе удивилась, рассмеявшись.

      Желая освободить для них место, Терстон отодвинул мусорный бак. Он взял книжку, поднес поближе к лицу рассмотреть, что это такое, и в ярости швырнул с балкона. Книга глухо шлепнулась в мокрую траву.

      – Тебе, я вижу, не нравится «Ярмарка тщеславия», – сказала Мадлен.

      – Тщеславие из тщеславий, как сказал пророк, ну и так далее.

      На улице остановилась машина, сдала задом. Оттуда вышли люди с упаковками пива и направились к дому.

      – Еще гуляки, – сказал Терстон, глядя вниз на приехавших.

      Наступило молчание. Наконец Мадлен спросила:

      – Так ты по чему курсовую писал? По Деррида?

      – Naturellement[8], – ответил Терстон. – А ты?

      – По Барту.

      – По какой книге?

      – «Фрагменты речи влюбленного».

      Терстон зажмурился, закивал от удовольствия:

      – Замечательная книга.

      – Тебе нравится?

      – Тут вот в чем дело, – сказал Терстон, – эта книга якобы о деконструкции любви. Предполагается, что она позволяет окинуть холодным взглядом все эти романтические дела. Так ведь? А на самом деле читается как дневник.

      – Так моя курсовая как раз об этом! – воскликнула Мадлен. – У меня там деконструкция деконструкции любви у Барта.

      Терстон продолжал кивать:

      – Я бы хотел почитать.

      – Правда? – Голос Мадлен повысился на пол-октавы. Она прочистила горло, чтобы он снова понизился. – Не знаю, что получилось. Но может быть.

      – У Зипперштейна уже мозгов почти не осталось. Ты не замечала? – сказал Терстон.

      – Я думала, он тебе нравится.

      – Мне? Нет. Мне нравится семиотика, но…

      – Он все время молчит!

      – Знаю, – согласился Терстон. – Непроницаемый такой. Он вроде Харпо Маркса, только без рожка.

      Мадлен неожиданно поймала себя на том, что ей нравится Терстон. Когда он спросил, не хочет ли она выпить, она сказала да. Они вернулись в кухню, где было еще шумнее и теснее, чем раньше. Парень в бейсболке не сдвинулся с места.

      – Ты что, всю ночь свое пиво охранять собираешься? – спросила его Мадлен.

      – Если потребуется, буду, – сказал парень.

      – Ты только его пиво не бери, – обратилась Мадлен к Терстону. – А то он насчет своего пива такой привередливый.

      Терстон уже открыл холодильник и полез внутрь, полы его кожаной косухи распахнулись.

      – Какое тут твое пиво? – спросил он парня.

      – «Гролш», – ответил тот.

      – А, ты у нас по «Гролшу», значит? – сказал Терстон, передвигая бутылки. – Любитель старого-доброго, тевтонского, с резиновой затычкой, с этой

8

Естественно (фр.).