Город на холме. Рина Гонсалес Гальего

мама заступится, ей без меня никуда.

      Это точно. Злость на отца и его гостей прошла, оставив после себя презрение, как пламя, сгорая, оставляет серую золу. Семь взрослых мужиков, и никто не пришел ко мне сюда поговорить, объяснить, помочь разобраться. Никто против отца даже пикнуть не посмел, он же весь из себя глава коллеля. Бина – посмела. Восемь лет человеку, но уже есть собственное мнение и готовность совершить поступок.

      Это было семь лет назад. Тогда мы были двумя детьми, которые всю жизнь друг друга знали. Сейчас Бина из ребенка стала подростком, а я три года отсутствовал дома и вообще полностью поменялся.

      Я постучал в дверь комнаты, где спали девочки, и попросил ее выйти ко мне на кухню. Она пришла через некоторое время – нескладный, сутулый подросток с двумя длинными косами. Я встал.

      Бина изумленно уставилась на меня. Кухня у нас была такая тесная и низкая, что, встав, я загородил собой бо́ `льшую часть окна.

      – Бина, – начал я как можно приветливее, – давай сядем.

      Она села на скамейку и уставилась в пол.

      – Бина, ты меня боишься?

      Она провела тыльной стороной руки по глазам:

      – В школе только о тебе и речь. Все удивляются, как отец вообще пустил тебя домой. Ты же осквернен с ног до головы. Они говорят, что ты ешь свинину и смеешься над святыми книгами.

      Я вдохнул, выдохнул и сжал в правой руке эспандер. В армии на прощание подарили. Замечательная вещь. Очень помогает, когда нельзя заорать, сломать что-нибудь, сорваться.

      – То, что говорят в школе, я понял. А ты сама что думаешь?

      – Я удивляюсь. Если ты не хочешь жить как мы, то что ты здесь делаешь?

      – Я объясню. Вам всем нужна моя помощь, и поэтому я здесь. Я думаю, ты знаешь, что мама, Риша и Моше-Довид нездоровы. Я перестал быть хареди, но не перестал быть вашим братом. И твоим в том числе.

      – Так от этого еще больнее, Шрага. Когда посторонний еврей сходит с пути Торы, это, конечно, грустно, но я не праведница, и у меня не хватает сердца за всех переживать. А за тебя я переживаю. Не потому, что меня дразнят в школе, не потому, что ко мне никто не посватается. Как Всевышний захочет, так со мной и будет. А за тебя страшно. Ты теряешь долю в будущем мире.

      Она уткнулась лицом в руки и заплакала. И тут я впервые обратил на ее руки внимание. Да так обратил, что дыхание перехватило. Красные, все в цыпках. Она же тут стирает на всю ораву, и по большей части в холодной воде. Моет полы и посуду самыми дешевыми средствами, без перчаток. Какой ужас. Как я всего этого раньше не замечал? Самоуверенный идиот.

      Я подошел к ней, сел на корточки, чтобы над ней не возвышаться и не пугать, и мягко отодвинул руки от лица.

      – Бинеле. У нас с тобой слишком много забот в этом мире, чтобы волноваться о мире будущем. Я вижу, что ты тут работала за троих. Это и есть праведность. Все, чего я от тебя хочу, это чтобы ты меня не боялась.

      Она заулыбалась сквозь слезы.

      – Не стирай, пожалуйста, руками. Мы будем носить одежду в прачечную. Я мужскую, ты женскую.

      – А простыни?

      – Простыни оставь мне.

      – Это