Адриан Моул: Годы прострации. Сью Таунсенд

до половины, – мягко попенял я.

      Учитывая, что мы находились в общественном месте, ответ моей жены прозвучал довольно резко:

      – Послушай, ты, мистер Чистые Легкие, в воскресенье дымить в пабе будет запрещено долбаным законом, так дай насладиться напоследок.

      Дабы не усугублять ситуацию, я вернулся к почтовой теме:

      – Но ее нельзя закрывать. Я пользуюсь почтой трижды в неделю. И как же папа? У него единственная радость – скататься на почту за пенсией, а иначе он вообще не будет выходить из дома.

      Георгина стукнула рюмкой по столешнице и крикнула Тому Уркхарту, торчавшему за стойкой:

      – Твоей «Столичной» можно младенцев поить! Кто тебе дал право разбавлять водку, это ведь не лаймовый хренов сок!

      Иногда я жалею, что в Георгине воспитывали свободный дух, в результате мнение окружающих ее абсолютно не волнует. Уркхарт поносил ее сквозь зубы, посетители на нее пялились, я был смущен – а ей хоть бы хны.

      Я подошел к спортсменкам узнать, могу ли я присоединиться к компании «Спасем почту», и, неопределенным жестом указав на ноги, пояснил, что по личным причинам я не в состоянии участвовать в благотворительном забеге.

      – Я вас знаю, – сказала одна из женщин, одетая в розовый костюм с полосками цвета кокосового мороженого. – Видела вас у школы. Вы живете в свинарниках и пишете пьесу для нашего театра. А для нас там найдется роль?

      Я пообещал, что напишу для них целую сцену. Они засмеялись и давай хлопать друг друга по мясистым ладоням. В пабе аж стекла задрожали.

      10 вечера

      Когда мы ехали домой, дождь бешено молотил по нашему зонту. Висельная улица больше походила на улицу Утопленников. Георгина почти не слезала с велосипеда. Не очень-то легко крутить педали, когда у тебя на багажнике сидит боксер в полутяжелом весе.

      Сказал жене, что если она завтра же не купит резиновые сапоги, я…

      – Что ты сделаешь? – Георгина крепче обхватила меня за шею.

      Я не ответил – ей отлично известно: я глупею от любви.

      Вода на нашем участке стояла так высоко, что доходила до щиколоток, и я, обутый в резиновые сапоги, донес жену до самых дверей.

      Когда я отпирал дверь, из своей половины высунулась мать:

      – Я увидела, как ты еле ноги переставляешь, – она что, опять напилась?

      Георгина соскользнула с моей спины:

      – Опять, Полин? Опять?! Не могу припомнить, когда я в последний раз напивалась!

      – А я могу, – парировала мать. – Вчера. Я наведалась к вам сигаретку стрельнуть, а ты трупом лежала на диване.

      – Мы с Грейси играли в автокатастрофу! – взвилась Георгина.

      Тем временем мы вошли в нашу тесную прихожую, где я тут же сбросил промокшие пиджак, брюки, накинул халат и направился в гостиную. Мать с женой задержались в прихожей, о чем-то шепотом переговариваясь. Затем мать повысила голос:

      – Его ты, может, и способна одурачить. Но не меня!

      Прежде чем лечь спать, я проверил наши запасы алкоголя в кухонном шкафу. В водочной бутылке на дне плескалось немного жидкости, а все,