Стражи. Боги холода. Максим Анатольевич Макаренков

сухо подтвердил Вяземский. Сам начальник службы безопасности сохранял вежливо-равнодушное молчание, всем видом показывая, что здесь он исключительно в качестве сопровождающего.

      – Слышал я об одном Олафе. Говорили, что этот воин мог оборачиваться медведем. И медведь этот нес только смерть и хаос. Впрочем, – оборвал он сам себя, – это только слухи, которые я слышал много-много лет назад.

      – Если не столетий, – негромко сказал Вяземский.

      – Если не столетий, – легко согласился собеседник. – Так, может быть, все же перейдем к делу? Я не думаю, что специальный посланник Ордена Стражей посетил мое скромное жилище только для того, чтобы поговорить о старых добрых временах.

      – Считайте, что это визит вежливости. Как в те самые старые добрые времена, когда было принято наносить визиты соседям, представляться, знакомиться.

      – Или когда принято было проверять поднадзорных – негромко бросил в пространство Олаф.

      Дольвего стремительно развернулся к нему, выбросил вперед руку, и уткнул в норвежца вытянутый палец с длинным твердым ногтем.

      – Ты! Ручной медведь, знай свое место – прошипел он. – Я не давал в моем доме слова выродкам Севера.

      Олаф лишь благодушно ухмыльнулся в ответ, и кивнул Вяземскому:

      – Хамит. Значит, не боится. Одно из двух, или чистый, или очень глупый.

      Вяземский задумчиво почесал подбородок, и обратился к Олафу, так, будто они сидели в комнате вдвоем:

      – Наверное, все же, чистый. Во всяком случае, я на это рассчитываю, не хотелось бы начинать пребывание на исторической родине с крови.

      И уже резко, ломая рисунок разговора, развернулся к Дольвего:

      – Четверо суток назад. В Приграничье волнение было? Отвечать быстро.

      Слова хлестнули высокого старика словно бичом. Он резко выпрямился, глаза полыхнули черным пламенем, зрачок, прыгнув, стал вертикальной желтой щелью, окруженной кольцом непроглядной черноты.

      В квартире ощутимо потемнело, температура опустилась на несколько градусов.

      На Вяземского это не произвело ни малейшего впечатления. Развалившись в кресле, он скучливо произнес:

      – Дернешься, убью.

      И Дольвего поверил, осел на диване, жуткие нечеловеческие очи снова превратились в усталые глаза доброго учителя на пенсии.

      – Чувствовал. Было такое как раз четыре ночи назад.

      – Ты знаешь, что в ту ночь произошло.

      – Знаю, конечно. Вашего сторожа и убили.

      – Стража, Дольвего, Стража, – поправил собеседника Вяземский. – Не забывайся, пожалуйста. То, что ты подписал Протокол Нейтралитета, не дает тебе права хамить.

      – Спрашивай и уходи, Страж, – с гримасой ответил Дольвего. – Протокол не дает тебе права находиться в моем жилище дольше необходимого.

      – Если это не продиктовано угрозой Границе и нейтралитету, – напомнил ему Вяземский, – А вопросов у меня немного. Пока.

      Дольвего кивнул, мол, слушаю.

      – Первое. Кто из местных мог такое сотворить? У кого могли возникнуть настолько веские причины,