На рассвете. Ирина Михайловна Шульгина

умерило свой пыл, у Мерулы в атрии, щедро освещенном и богато украшенном по такому случаю цветами, собралось небольшое общество. Хозяин дома расстарался – кушанья подавались на дорогих серебряных блюдах, а драгоценное фалернское вино, цветом соперничающее с солнцем, плескалось в изысканных, тяжелых кубках с искусным орнаментом. Все располагало к неспешной, дружественной беседе, и игривые нимфы и сатиры на стенках кубков, будто живые, приглашали пирующих принять участие в приятных, веселящих сердце забавах. От кубка к кубку лица гостей становились все более улыбчивыми, а речи – все более дружелюбными.

      Когда совсем стемнело, Мерула незаметным жестом велел рабу, прислуживающему гостям, убрать почти весь свет, оставив гореть только четыре светильника вокруг возвышения в глубине атрия.

      Он сделал знак, и из-за занавеси вышли два грека – один держал в руке тимпан, другой нес авлос. Первый обвел присутствующих веселым взглядом и ударил в кожаный бок тимпана ловкими маленькими руками, рассыпав звонкую дробь. Нежно и чуть тревожно запел авлос, занавесь вновь шевельнулась, и на возвышение вспорхнула танцовщица Селена, легкая и волнующая, будто соткавшаяся из полутьмы и лунного света, друга тайных вожделений. Невиданно дорогая туника алого шелка невесомыми складками облекала ее тело, таинственно посверкивали золотые нити в тяжелых черных волосах. Гости замерли, забыв про угощение и беседу.

      Авлос запел громче, зазвенело монисто на плечах танцовщицы, сверкнула золотом змейка–браслет на тонкой руке, алая ткань огнем заструилась по изгибам тела, и Селена закружилась в танце, тревожа взгляды и сердца.

      Не дыша, гости следили за ее колдовским танцем, и с тайной радостью наблюдал за их волнением Мерула. Он бросал незаметные взгляды в сторону патрона – тот сидел молча и неподвижно, не сводя глаз с танцовщицы. Мерула хорошо знал этот тяжелый, пылающий вожделением взгляд старого служаки и в мыслях приносил горячую благодарность своему покровителю, легконогому богу Меркурию за то, что тот надоумил его остановиться около нищей бродяжки на грязной припортовой улочке.

      Наконец смолкла песнь авлоса, вскрикнул напоследок и затих тимпан, музыканты оттерли пот со лба и с поклоном приняли чаши с вином. А танцовщица обвела гостей черными глазищами, лукаво улыбнусь и скрылась за занавесью.

      Гости перевели дух и разом заговорили: кто-то восхищался, кто-то спрашивал у хозяина дома, где он нашел такое сокровище, а патрон напрямик спросил, также ли она искусна на ложе, как и в танце. Мерула не ответил – лишь понимающе опустил веки. Он ликовал в душе: теперь он знал наверняка, что слухи об искусной плясунье быстро разнесутся по всей Кесарии и наполнится его дом охочими до новых необычных зрелищ гостями. И, глядишь, окажутся среди этих гостей сановники, которые крепко держат в своих руках невидимые нити торговых путей великой империи.

      Была уже поздняя ночь, когда гости отправились по домам. Лишь Кезон Сестий не трогался с места. Вот он взглянул Меруле