На рассвете. Ирина Михайловна Шульгина

ко мне, я заплачу, – он вынул из-за пояса кошель и достал оттуда денарий. Девчонка так и впилась глазами в серебряный диск, даже рот приоткрыла, будто хотела его проглотить.

      – Ну, что, идем? Заодно и поужинаем – чем-нибудь получше этого, – усмехнулся Мерула и ткнул пальцем в черствую лепешку, которую оборванка продолжала держать в руке. Приглашение тапоняла отлично, радостно кивнула, бросила остатки своего немудреного ужина в торбу («Запасливая», – подумал на это Мерула) и вскочила, не переставая все также чуть лукаво улыбаться своему благодетелю.

      Он привел ее на свою небольшую, превосходно отделанную виллу, обстановкой не уступающую некоторым патрицианским домам в самом Риме. Они миновали атрий и прошли в перистиль – внутренний дворик, украшенный великолепными цветами и фонтаном, струи которого стекали в выложенный мрамором бассейн. В углу садика притаилась маленькая беседка, увитая ползучими розами. Мерула приостановился, оглянулся на свою гостью, и удовлетворенно усмехнулся – было видно, что она потеряла дар речи от такой красоты. Да, он вложил немалые средства в эту виллу, даже залез в долги, но траты того стоили – пусть все видят, как Фортуна благоволит к тем, кто смеет говорить с нею на равных.

      Насладившись оторопью бродяжки, он приказал служанке приготовить своей гостье ванну с благовониями. Пока она под присмотром расторопной прислужницы лежала в теплой терракотовой ванне, Мерула велел принести ужин. На мраморном инкрустированном столе рядом с бассейном появилась печеная рыба, лепешки из пшеницы тонкого помола, смоквы, виноград и непременный соус гарум, без которого Мерула, выросший в богатом римском доме, не мыслил себе никакой еды.

      Тем временем бродяжка, закончив омовение, вышла во дворик и предстала перед лицом своего благодетеля. Теперь уж ему наступило время вытаращить глаза. О, бессмертные боги! Каким волшебством превратили вы эту нищенку в нимфу? В белой, струящейся по изгибам тела тунике, с изящными ступнями, будто вырезанными искусным мастером, она стала похожа на ожившую мраморную статуэтку. Она улыбнулась Меруле, отщипнула пару виноградных ягод, отошла от стола и вскинула руки, приготовившись к танцу. Мерула поднес к губам тибию. Он полюбил эту дудочку с тех пор, как попал в дом Сестиев. Вскоре юный раб так овладел этим искусством, что господа велели ему услаждать слух своих гостей на пирах. Став свободным и богатым, Мерула не забыл свою певучую подружку. Он и сейчас иногда брал в руки тибию, извлекал из нее нежные звуки, будившие в его голове какие-то неясные образы, от которых щемило сердце – домик на берегу реки и ласковая женщина в светлых одеждах. Если становилось совсем печально на душе, он усилием воли прогонял видения и откладывал дудочку в сторону. За годы рабства, когда он горел единственным желанием любой ценой получить свободу, Мерула понял одну непреложную истину – если хочешь идти вперед широкими шагами, сбрось с плеч лишний груз воспоминаний и тщетных сожалений и не оглядывайся назад.

      Впрочем, тибия Мерулы