Разомкнутый круг. Валерий Аркадьевич Кормилицын

а хотел есть и поэтому крепко упирался ногами в пол, а руками в стол. Увидев такую картину, Максим перекрестился в сторону кровати и сел в придвинутое к столу кресло, с удивлением пытаясь поймать взгляд Оболенского.

      – Мон шер! – обратился тот к Рубанову, закидывая ногу на ногу. – А где граф Нарышкин?

      – Спит с похмелья! – растерянно ответил Максим, по-крестьянски поскоблив пальцами в затылке и ожидая воплей хозяйки.

      Но та лишь улыбнулась и велела прислуге подавать…

      Марфа внесла ЖАРЕНУЮ КУРИЦУ!!!

      – Приснился ли тебе суженый? – с трепетом поинтересовался после завтрака Максим, отдавая подружке постирать лосины.

      – Не-а! – вздохнула та.

      «Слава Богу! – облегченно заулыбался юнкер. – Всему поверишь, видя такие чудеса…»

      Следующее утро выдалось хмурым и пасмурным. Шел мелкий противный дождь, монотонно простукивающий крышу. Отдаленный гром утробно бурчал, словно у голодного юнкера в желудке. Осипший трубач похмельно играл «утреннюю зарю». Зевая, Максим выглянул в окно и с интересом понаблюдал за сестрами. Те, подоткнув подолы юбок, со смехом расставляли какие-то чугунки и ведра под тоненькие струйки с желобов по углам дома. Весь вид испортила Марфа, вышедшая во двор в высоко подхваченном сарафане. Ее синеватые от холода тощие жилистые ноги навевали мысли о дохлом цыпленке.

      Плюнув в окно и проследив за комочком слюны до самой земли, Максим растолкал Нарышкина.

      Лосины еще не просохли, и Рубанов с трудом натянул их на ноги, рассудив, что под дождем всё равно намокнут. При бдительном осмотре все же можно было различить расплывшиеся по коленям слабо-зеленые пятна: «Стирать бы лучше училась, чем на клавикордах играть!» – опять выглянул в оконце.

      Девки уже убежали, а тощая задница прислуги одиноко маячила на огороде, отпугивая ворон. Гремя сапогами, в комнату ввалился Оболенский и тут же заорал:

      – Подъем, юнкера!

      К удивлению Рубанова и раскрывшего глаза Нарышкина, за ним следовала купчиха и почтительно поправляла воротник колета.

      – Кушать подано, господа! – ласково пропела она и вышла, догадавшись, что смущает надумавшего вставать графа.

      Оболенский самодовольно щелкнул каблуками, повернувшись кругом, и добавил от себя отнюдь не по-французски:

      – Лопать теперь будем до отвала, юнкера.

      Выездку отменили, и молодые конногвардейцы решили наконец заняться уставами.

      Перед самым обедом примчался запыхавшийся Шалфеев и, широко раздувая от волнения ноздри, сообщил о прибытии в Стрельну полицейского офицера из Петербурга.

      – Ой, не к добру! – перекрестившись, умчался он на конюшню и оказался прав.

      Через час юнкера и их дядьки были вызваны к Веберу. В комнате у него находился полицейский поручик и один из крепколобых будочников, который, увидев Оболенского, обрадовался ему словно родному. «Видать, сильно его саданул, – пожалел мужичка князь, – все время теперь улыбаться будет».

      – Оне! Оне! –