Снулль вампира Реджинальда. Генри Лайон Олди

вздохнул с облегчением. Во-первых, никакой ошибки. Во-вторых, четыре дня дороги в Брокенгарц выглядели гораздо веселее, если ехать не одному, а в хорошей компании.

      – Устроим мальчишник? – смеясь, предложил охотник на демонов. – Дадим жару?

      Видный теоретик, ныне – воплощение мировой скорби, кивнул:

      – Устроим. И дадим. Если на троих, отчего не дать?

      – Почему на троих?

      – Потому что нас будет трое. Ты, я и главный казначей Реттии.

      Допив кружку, хандрящий приват-демонолог грохнул ею о столешницу и подвел итог:

      – Трое в карете, не считая эскорта.

* * *

      – Да, – сказал казначей Август Пумперникель. – Разумеется. Доложите Его Величеству: завтра с утра я выезжаю в Брокенгарц.

      Отпустив лейб-скорохода, принесшего высочайшую депешу, он присел в кресло. Рядом, на ломберном столике, стояла чаша с колотым льдом и набор лобных повязок. Но казначей не спешил охлаждать пылающий разум.

      Крайнее средство обождет.

      Положение дел смущало его неопределенностью. Выпускник Академии Малого Инспектрума, любимец скопцов-арифметов, он терялся, когда ситуация не позволяла точно вычислить соотношение «за» и «против». В последний раз Пумперникель сталкивался с аналогичной проблемой в Академии. Завершив восемнадцатилетний курс обучения, он колебался, взвешивая: почетная кастрация и место на кафедре высшего умножения – или светская карьера, позволяющая стать вровень с сильными мира сего.

      Когда тебе нет и двадцати, кастрация – сильный аргумент. Светская карьера победила, чистое искусство отошло в тень. При расставании арифметы предупредили талантливого питомца: колебания станут повторяться, пока однажды не начнут угрожать целостности рассудка. Именно кастрация и позволяет укротить порывы страстей, сведя жизнь к наслаждению чистой гармонией чисел.

      – Ты еще вернешься, – говорили наставники.

      Они правы, знал Август Пумперникель. Сталкиваясь с неопределенностью, он лишь убеждался в их правоте. Но вернуться в Малый Инспектрум не спешил.

      И вот опять: королевская депеша.

      «Август, душа моя! – писал Эдвард II, известный дружеским обращением с верноподданными. – Уверен, радения на благо королевства изрядно утомили тебя. Сим уведомляю, что тебе предоставлен трехнедельный отпуск для восстановления сил. И надеюсь, что свой заслуженный отдых ты проведешь в славном городе Брокенгарце, по доброй воле оказывая содействие доценту Матиасу Кручеку в исчислении тамошнего мага-эталона. Вне сомнений, такое занятие подкрепит тебя лучше пребывания на водах в Литтерне, где скука смертная, уж поверь мне. Карета и эскорт из полудюжины гвардейцев будут ждать тебя завтра на рассвете у твоего дома».

      И подпись:

      «С монаршим благоволением, искренне твой Эдвард».

      Еще имелся постскриптум:

      «P.S. Мой венценосный брат Леопольд, курфюрст Брокенгарцский, при случае велел тебе кланяться».

      Двусмысленность постскриптума настораживала. Ясное дело, казначей при встрече