Щит и меч. Вадим Кожевников

голосом советовать Вайсу, что следует проделывать, чтобы продлить пребывание в госпитале, Вайс выплеснул ему в лицо остатки кофе. И потребовал к себе Фишера. Но докладывать Фишеру не было необходимости. Увидев залитое кофейной гущей лицо Барча, Фишер и сам все понял. Сказал Вайсу строго:

      – Ты, солдат, не кипятись, Барч предан своему фюреру…

      Теперь Иоганну не требовалось больше никаких улик: и с Фишером, и с Барчем все было ясно.

      Госпиталь выглядел примерно так, как поле после миновавшего боя, и отличался от него только тем, что все здесь было опрятным, чистеньким. Наблюдая за ранеными, слыша их стоны, видя, как страдают эти солдаты с отрезанными конечностями, искалеченные, умирающие, Иоганн испытывал двойственное чувство.

      Это были враги. И чем больше их попадало сюда, тем лучше: значит, советские войска успешно отражают нападение фашистов.

      Но это были люди. Ослабев от страданий, ощутив прикосновение смерти, некоторые из них как бы возвращались в свою естественную человеческую оболочку: отцы семейств, мастеровые, крестьяне, рабочие, студенты, недавние школьники.

      Иоганн видел, как мертво тускнели глаза какого-нибудь солдата, когда Фишер, бодро хлопая его по плечу, объявлял об исцелении. Значит, на фронт. И если у иных хватало силы воли, несмотря на мучительную боль, засыпать, очутившись на госпитальной койке, то накануне выписки все страдали бессонницей. Не могли подавить в себе жажду жизни, но думали только о себе. И никто не говорил, что не хочет убивать.

      Однажды ночью Иоганн сказал испытующе:

      – Не могу заснуть – все о русском танкисте думаю. Пожилой. Жена. Дети. Возможно, как и я, до армии шофером работал, а я убил его.

      Кто-то проворчал в темноте:

      – Не ты его, так он бы тебя.

      – Но он и так был весь израненный.

      – Русские живучие.

      – Но он просил не убивать.

      – Врешь, они не просят! – твердо сказал кто-то хриплым голосом.

      Барч громко осведомился:

      – А если какой-нибудь попросит?

      – А я говорю – они не просят! – упрямо повторил все тот же голос. – Не просят – и все. – И добавил зло: – Ты, корова, меня на словах не лови, видел я таких!

      – Ах, ты так… – угрожающе начал Барч.

      – Так, – оборвал его хриплый и смолк.

      На следующий день, когда Вайс вернулся после перевязки в палату, на койке, которую занимал раньше солдат с хриплым голосом, лежал другой раненый и стонал тоненько, жалобно.

      Вайс спросил Барча:

      – А где тот? – и кивнул на койку.

      Барч многозначительно подмигнул:

      – Немецкий солдат должен только презирать врагов. А ты как думаешь?

      Вайс ответил убежденно:

      – Я своих врагов ненавижу.

      – Правильно, – одобрил Барч. – Правильно говоришь.

      Вайс, глядя ему в глаза, сказал:

      – Я знаю, кому я служу и кого я должен ненавидеть. – И, почувствовав, что не следовало говорить таким тоном, спросил озабоченно: – Как ты себя чувствуешь,