Оливер Лавинг. Стефан Меррилл Блок

Стерлинг. И не просто увидел – сквозь мелькание пенопластовых рук и флажков «ягуаров» твой взгляд достиг ее взгляда и прильнул к нему. Когда-то ты прочел, тоже в одном из номеров папиного «Сайентифик америкэн», что, если люди удерживают зрительный контакт, не мигая, в течение шести секунд, они хотят подраться или заняться сексом. Вспомнив эту соблазнительную гипотезу, ты принялся отсчитывать и досчитал до семи; если прибавить к этому две секунды первоначального замешательства, получалось как минимум девять. Рядом с Ребеккой сидел преподаватель актерского мастерства мистер Авалон; судя по всему, он решил, что твой взгляд обращен на него. Потрогав свою бороденку, он слабо помахал тебе рукой. Ты ответил ему неловким бойскаутским салютом. И чуть не упал, со всех ног кинувшись в туалет, чтобы там, в одиночестве, вновь пережить чудо этих девяти секунд.

      Пусть Ребекка и не вступила в клуб юных астрономов, пусть ваши руки больше ни разу не соприкоснулись, но ее однократный визит в Зайенс-Пасчерз породил новое, поразительное астрономическое явление. Никогда не упоминая об этом вслух, вы с Ребеккой теперь каждое утро, до начала занятий, встречались в кабинете литературы. Ты знал, что весь оставшийся день под насмешливыми взглядами одноклассников Ребекка не осмелится приблизиться к твоей сутулой, отверженной фигуре. А в эти уединенные, тихие минуты в кабинете миссис Шумахер? В эти минуты слова лились из тебя стремительным потоком.

      В этом кабинете ты уже успел рассказать Ребекке множество вещей, которые раньше даже не пытался выразить словами. О взаимном молчании твоих родителей, о том, как любовь матери похожа на сложную и эффективную машину, а любовь отца – скорее на лужу. Ты рассказал ей о книгах, которые читал и перечитывал, о приключениях, которые придумывали вы с Чарли, о легендах Старого Техаса, которые узнал в детстве от бабушки Нуну и которые после ее кончины стали для тебя почти священными. Ребекка почти ничего не говорила. На самом деле она подавала голос лишь в ответ на прямой вопрос. «Кем ты хочешь стать после школы?» – спросил ты однажды. Она погрузилась в задумчивость, словно никогда раньше не задавалась таким вопросом. «Может быть, музыкантом, – ответила она. – Я хочу стать музыкантом и жить в Нью-Йорке. Но может ли такое занятие считаться настоящей работой?»

      Тебе казалось, что в том, что она не говорила, скрывались целые музыкальные альбомы, все песни, которые она однажды напишет. Ничто так не вдохновляло тебя, как молчание Ребекки. В течение двадцати трех с половиной часов твоей собственной немоты, уравновешивающих каждый твой день, ты пытался продолжать разговор посредством мрачных, туманных стихов, которые записывал в своем дневнике. Ты и не догадывался, что в тебе заключено столько слов, не знал раньше этой внезапной острой потребности, необходимости высвободить из себя свое прошлое, структурировать его – и продемонстрировать Ребекке. Ты говорил так быстро, как только мог, но рот твой был слишком узок и не справлялся с этим водопадом. Когда ты рассказывал Ребекке