Малая Пречистая. Василий Аксёнов

смотри, кобыла-то чё вытворят!

      – Тьфу ты!

      На сей раз Прокопий дольше не отрывается от бутылки. А управился и говорит:

      – Нну-у, пошла, лихорадка.

      Освободил лицо от накомарника Прокопий, опустил на колени вожжи и достал кисет с трубкой из кармана. Просыпавшийся на штаны табачок собрал в щепотку и вернул в кисет, остатки смёл. На его небритых щеках и вспотевшем носу повисли разбухшие от крови комары, но, в благодушии, не чувствует Прокопий их.

      – Баба.

      – Угу.

      – Ты слышала, Огурчиковы в городе дом купили?

      – За сколь?! – встрепенулась Аграфена.

      – За десять тысяч.

      – Ой, тошна мне. Да ты чё!

      – Я-то ни чё. Ты вот пошто орёшь, как будто режут? Не сообшшыли тебе, чё ли?.. Ну и ну, и как же так-то, баба, а?

      – А кто мне?.. Носу всё лето не кажу из огорода. Тебе-то кто сказал?

      – В газете было написано, но и по радиу передавали.

      – Ага, по телявизеру. О-е-ёй. Вот деньга-то где какая! Только что, зимой – машина, таперича-дом за десять тысяч. Да, умеют люди жить, знают, как из говна выбраться. Нам бы хошь за шесть – за семь где подыскать. Правда, пьёт не так, конечно, он, как…

      – Ну, зараза! Что ты будешь делать! Чё это с кобылой нашей сёдня? Взгляни-ка.

      – Ты чё, как чокнутый-то, привязался!

      – Как это чё? Жаль кобылу. Может, прихворнула? Или объелась чего? Да ты ещё орёшь весь день тут оголтело, а у неё, как в пустой цисцерне, от эха всё, может, там и поотваливалось.

      – Кобыла как кобыла. Всегда с ней так: как куда ехать, так и прудить да валить.

      – Ну дак не кажну же минуту.

      Чуть погодя швырнул Прокопий в сторону порожнюю бутылку и навалился спиной на Аграфену.

      – Давай споём-ка, Груня, а?

      – Ну, нам ещё вот песен не хватало, – сказала Груня, отталкивая мужа. – Зверей всех распугать.

      – А на хрена нам счас они?

      Голова Прокопия опустилась на манатки, и распаренная, обомлевшая тайга услышала стон: «Меня мальчонкой встретила на пересыльной и стеблем розы мне по горлу провела!..»

      Аграфена вздрогнула и резко повернулась к мужу.

      – Испёкся всё-таки, гад. А я-то, дура, думаю, чё это мямлить-то он начал? Чё это, думаю, его на песни лагерные потянуло? От жары, ли чё ли? Но! И как, паршивец, умудрятся?! – хлопает ладонями себя по коленям. – Только ведь что был ещё нормальный – и на тебе! – готов. Чтоб ты подох, алкоголик проклятушшый! Шары-то выпучил свои бессовестные! У-у-у-ух ты!! – крутит около носа Прокопия кулаком. – Найдёшь с тобой за шесть – за семь, пожалуй, как же! По миру бы не пойти! Отдавай вожжи! Не лучше Кости. Костя – тот хошь честно, не таится, пьёт себе и пьёт, все видят, а эта морда… из рукава сосёт, ли чё ли?

      – Возьми, возьми, только не кудахтай, – залепетал Прокопий, с готовностью передавая жене вожжи и глядя при этом на парящего в небе коршуна. – Эх, мать честная, мне бы так… А, от жары, конечно, от чего ж ещё-то… Другая женщина от жалости бы изошлась, приласкала бы, водичкой бы на лоб попрыскала, а тут – как тигра – первым делом хайло до ушей растянуть да облаять…

      – Молчи лучше, свинья нескребённая! Я тебе попрыскаю…