Ваня+Даша=Любовь. Кир Булычев

вно играет в теннис, а по воскресеньям скачет верхом. Именно для этого у нас на внешней территории держат двух коней. Порой Григория Сергеевича сопровождает доктор Блох, а иногда Лена Плошкина.

      – Создание хорошей гистологической лаборатории, – говорил Григорий Сергеевич, – обойдется Академии наук в пятьдесят миллионов долларов, но у академии нет таких денег.

      – Но ведь такая лаборатория относительно быстро окупится, – возразил академик Велихов. – Перспективы выращивания органов для трансплантации могут быть финансово оправданными.

      – У нас немало наработок в этом направлении, можно сказать, что мы обогнали практически все лаборатории мира, но мы до сих пор ощущаем острую нехватку материала для трансплантации. Сколько страждущих больных погибает, не получив помощи и спасения из-за недофинансирования наших исследований!

      – Я надеюсь, что в будущем положение изменится к лучшему, – улыбнулся похожий на Ленина академик Велихов. – Мы еще увидим небо в алмазах.

      – Вашими бы устами… – ответил наш шеф.

      Когда Григорий Сергеевич завершил беседу, мы, сидевшие в гостиной, не удержались от аплодисментов. И это было искренней оценкой нашего общего труда.

      Мы не успели поужинать, как Григорий Сергеевич приехал со студии. Честно говоря, я даже не надеялся на это. Ведь позади остался большой трудовой день, потребовавший от Григория Сергеевича немалого напряжения.

      Первым его приближение ощутил Лешенька.

      – Господа, – произнес он. – Ребята! Старики! Надвигается шеф!

      Тут и мы услышали шаги в коридоре и вскочили, чтобы приветствовать его.

      – Я не мог уехать домой, – сказал Григорий Сергеевич, – не сказав вам спокойной ночи.

      – Жаль, что кухня закрыта, – заметил Феденька. – Чайку бы попили.

      – Вот такие, как вы, и нарушают дисциплину, – засмеялся Григорий Сергеевич. – Сначала чай не вовремя, а потом?

      – А потом приют ограбили, – сказал я.

      – Ох, умничаешь ты, Ванюша, – укорил меня Григорий Сергеевич. – Даже слово такое уже не употребляется. Где ты, прости, выкопал такое уродливое слово?

      – В «Двенадцати стульях», – признался я. – Там голубые воришки растащили приют.

      – Помню, помню. – Григорий Сергеевич положил мне на плечо свою сухую, жесткую и в то же время безмерно добрую ладонь. – Прости старика, запамятовал.

      Он поднялся было, чтобы уйти, но спохватился и остановился в дверях. Именно так делает американский актер в бесконечном сериале про лейтенанта Коломбо. Он всегда делает вид, что уходит, удовлетворенный ложью убийцы, но в дверях обязательно замрет и обернется. И спросит: «А кстати, не ответите ли вы мне на один маленький вопрос: где вы были вчера в восемь утра и почему на вашей пижаме пятна крови?»

      Григорий Сергеевич задержался в дверях и посмотрел на нас. Взгляд его был строг и печален. Взгляд отца.

      Мне стало холодно внизу живота.

      – Дети мои, – сказал Григорий Сергеевич, – завтра с утра плановые анализы. Потом привезут нового больного.

      Дверь за профессором медленно и беззвучно затворилась.

      Свет сразу потускнел, заиграла колыбельная. Щелкнул и погас экран телевизора. Пашенька, который не успел досмотреть передачу «Ольга Павлова и ее мужчины», выругался одними губами.

      Мы потянулись в туалетную комнату.

      Я люблю нашу туалетную комнату: это совершенство гигиены. Восемнадцать умывальников, над каждым полочка с зубной щеткой, рядом – два полотенца. Шампунь на вкус (впрочем, вкус у нас одинаковый) и мужской одеколон «Арамис».

      Я подошел к моему умывальнику.

      На зеркале сидела муха. Я согнал ее. Мухе не место в нашей туалетной комнате.

      Я стал смотреть в зеркало.

      Я люблю смотреть в зеркало, потому что, простите за искренность, мне приятен мой внешний облик. Мое лицо слегка, в меру загорело, потому что мы проводим много времени на свежем воздухе, занимаясь физическими упражнениями и трудясь на маленьком приусадебном участке. Кожа моего лица чистая, без прыщиков, глаза карие, большие, в темных ресницах, губы в меру полные, зубы – ни одной дырочки! Послезавтра будем стричься, так что волосы чуть длиннее обычного. Я отпустил небольшие усы, Григорий Сергеевич не возражает против этого. Он сторонник индивидуального выражения. Нам даже не возбраняется читать и писать стихи. Я сам в прошлом году написал стихотворение, в котором отразил свое отношение к погоде:

      Вот и осень наступила,

      Очень грустная пора.

      Как кроссовкой наступила.

      Я той осени не рад.

      Доктор Блох, он еще молодой хирург, прочел мое стихотворение и выразил удовлетворение. Он сказал, что из меня может получиться настоящий поэт. «Вы не шутите?» – спросил я доктора. И тогда доктор Блох ответил, что шутит. «У нас с тобой, – сказал он, – другой смысл в жизни».

      Справа от моего умывальника умывальник Лешеньки, а слева умывальник без полотенца,