Далекое-далекое лето. Татьяна Янковская

ты не можешь? А когда мама тебе говорит, что не может, ты почему не слушаешь? Почему кричишь, требуешь, ногами топаешь, как дурной? Мне такой сын не нужен!

      – Папочка, папочка, я больше не буду! – И слезы градом.

      – Ну смотри, я тебе верю. Но если мама еще раз мне скажет, что ты не слушаешься, мешаешь ей, – загоню тебя в эту бутылку, и будешь там сидеть, пока не исправишься.

      И все – как рукой сняло! Детям нельзя много воли давать. Вот так и жили.

      А через пару лет приехали в деревню товарищи из района, вызвали Абу в сельсовет, показывают ему списки – вот, мол, коллективизацию начинаем, завтра раскулачивать пойдем, будь готов. Аба ничего не говорит, водки им наливает, послал человека, чтобы Лия закуски принесла. Товарищи из района такие довольные, спать легли, а Абе сказали, мол, приходи завтра утром пораньше, пойдешь с нами по дворам. А когда утром встали да глаза продрали, оказалось, что раскулачивать и в район увозить некого: все, кто был в списке, исчезли, и председатель вместе с ними.

      Понимая, что его могут искать, в родной Бобруйск Аба не вернулся. Поселился под Ленинградом и устроился работать на железной дороге. Он быстро продвинулся по службе, потому что умел вовремя открыть рот, но далеко не пошел, потому что не умел его вовремя закрыть. Дали им комнату в коммунальной квартире, и стали они жить потихоньку, детей растить, добра наживать. Все хорошо, да только стал замечать Аба, что Лия молчит, когда он с работы приходит, губы поджимает, глаза отводит. А один раз пришел, а глаза у нее заплаканы. В чем дело? Оказывается, соседка Нюра, толстая злыдня, житья не дает Лие, и чем дальше, тем хуже. Лия оставит на керогазе кастрюлю на маленьком огне, сама в комнату уйдет – гладит там, шьет или носки штопает, пока у нее борщ варится или жаркое тушится, а придет на кухню – огонь потух, все недоваренное стоит и давно простыло. И случается это только когда Нюра дома. А на Лиины вопросы ехидно так отвечает, что само потухло. А с тех пор, как они купили буфет, гордость Лии, и на кухне его за дверью поставили, Нюра каждый раз, как на кухню заходит, дверью изо всех сил как шваркнет – и прямо по Лииной гордости, по буфету, так что в нем только посуда звенит, а у Лии сердце ёкает.

      Аба ничего не сказал, поцеловал Лиечку, успокоил свою милую и сел к столу. А через два дня ее спрашивает:

      – Ну, как Нюра? Все так же дверью по буфету шваркает?

      – Да нет, ты знаешь, когда она сегодня на кухню вышла да дверь, как всегда, изо всех сил распахнула, так дверь о буфет ударилась и обратно как отскочит! Нюре прямо по морде. Она завыла и к себе ушла. – Лия рассказывает, а сама хитро так смотрит.

      – А чего ж это дверь, интересно, так отскочила?

      – А кто-то внизу к буфету толстый кусок резины прибил, вот и отскочила.

      – Откуда же этот кусок резины там взялся, хотел бы я знать? – А сам вот-вот засмеется. Посадил Лию к себе на колени, обнял и поцеловал.

      – Если эта злыдня тебя опять донимать будет, ты не молчи, миленькая, сразу мне говори, – сказал Аба.

      Нюра стала как шелковая. Дверь в кухню тихохонько так открывает, да для профилактики и с керогазом шутки шутить перестала. Вот так и жили.

      Во время