OUTSIDE. Исаак Ландауэр

любитель молоденьких девочек, будучи частенько отставленным, бродил ночами вокруг Капитолийского холма – путь, к слову, неблизкий, покуда очередная, устоявшая под натиском его обаяния красотка мерно посапывала на двуспальном любовном ложе. Бывало, что особенно невосприимчивые к философии стареющего жизнелюба не снимали в постели даже верхнюю одежду, но это уже оставалось на совести воображения Рони, который, однажды заработав по прихоти одного щедрого русского двести евро, пригласил знакомую в ресторан при отеле, где предусмотрительно снял баснословно дорогой номер. Из многих ярких впечатлений того дня, среди которых преобладало унижение, ему отчего-то запомнился сильно пьяный и дурно одетый сибирский медведь, что швырял деньгами, хлебая из горла тончайшую виноградную симфонию Baccarossa одиннадцатого года. Не столько, в общем-то, он, сколько божественно красивая женщина, смиренно ожидавшая завершения привычного, судя по усталому, но отнюдь не удивлённому выражению её лица, ритуала знакомства с культурными достопримечательностями. Дыша перегаром и держась, в надежде сохранить равновесие, за тщедушную фигуру Рони, неутомимый гуляка требовал от него исполнить какую-то тарабарщину на родном языке, что-то про центральную станцию – наверное, вокзала или метро, и угомонить поклонника славянского фольклора не было никакой возможности. Когда, наконец, с последним глотком отправилась в его бездонное нутро завершающая треть бутылки, и во весь рост встала проблема дозаправки, изобретательный мужлан достал зажигалку, затем извлёк из смятой пачки наличных купюру в пятьсот евро, ударил ею по носу опростоволосившегося исполнителя и демонстративно сжёг, бросив пепел в футляр от гитары, на дне которого к тому времени уже покоились две бумажки по пятьдесят и одна сотенная. Оскорблённый, он хотел было забрать обратно и их, но подоспевшая вовремя подруга схватила его под руку и с силой, неожиданной для своей сказочно тонкой фигуры, рванула на себя. Медведь, ко всеобщему удивлению – а собралась уже небольшая толпа, немедленно повиновался, пробормотал что-то на своём варварском наречии и, поддерживаемый сексуальной подругой, зашагал прочь. Напоследок та, видимо, желая извиниться, подарила чуть было не оставшемуся совсем без заработка Рони взгляд, полный такой нежности, что секунда та уверенно заняла верхнюю строчку в перечне лучшего, что случалось с ним за прошедшие тридцать восемь лет, то есть с тех пор, как он себя помнил.

      Подобных эпизодов у всякого уличного барда не счесть, но герой Мити, в отличие от коллег по цеху, умел искренне порадоваться хорошему, что, хотя и редко, но всё-таки с ним случалось. У него даже был для этого специальный дневник, куда он записывал всё, что стоило бы иногда вспоминать и, когда на душе становилось совсем уж тоскливо, перечитывал лучшие главы летописи собственной жизни. Теория наполовину пустого и полного стакана, хотя бы в нём было и вовсе на донышке, нашла в лице одинокого нищего гитариста, уже примерявшего статус бездомного, наиболее причудливое